Не так просто дать определение магическому реализму, гораздо проще назвать писателя, который стал для всего мира его эмблемой и апостолом, возможно, единственным автором, по поводу которого не ведутся споры — а это магический реализм, или научная фантастика, или сюрреализм, или янг-эдалт с фэнтези-элементами? Кто-кто, а он точно магический реалист: он родом из Колумбии, в его романе едят землю и возносятся в небо, поднимают тридцать два вооруженных восстания, пять лет живут под непрерывным дождем и неизменно умирают несчастливыми. «Сто лет одиночества» Габриэля Гарсиа Маркеса знают все.
Яйцо василиска
Сам Маркес (1927–2014) вспоминал, что в его колумбийском детстве сверхъестественное, в соответствии с верованиями и обычаями народа, прочно вплеталось в обыденную жизнь. Одним из связующих звеньев между двумя мирами выступала тетка писателя: горожане приходили к ней с самыми необычными проблемами и она походя их решала, изрекая абсолютно бессмысленные с рациональной точки зрения вещи — но окружающих это полностью устраивало.
Однажды тетке Маркеса молодая женщина принесла яйцо: вроде обычное куриное, но со странным наростом на нем. Тетка, по свидетельству писателя, сразу определила, что это яйцо василиска, его надо сжечь, что и было без вопросов выполнено. «Эта естественность была важнее всего для меня, когда я писал „Сто лет одиночества“, — рассуждал Маркес. — Там самые страшные и самые удивительные вещи рассказаны с тем же каменным лицом, с которым моя тетушка велела сжечь яйцо василиска во дворе».
Битва определений
На самом деле «Сто лет одиночества», вышедшие в 1967-м, не были первым романом в жанре магического реализма. Сам термин впервые использовал немецкий арт-критик Франц Рох в 1925 году, но он тогда рассуждал о постэкспрессионистской живописи. Спустя некоторое время термин взяли на вооружение литераторы; среди первых, кого причислили к магическим реалистам, — кубинец Алехо Карпентьер, гватемалец Мигель Анхель Астуриас и венесуэлец Артуро Услар Пьетри. Все они из Латинской Америки, все они сочетали реалистичное изображение жизни в своих странах (бедность, диктатуры, революции) с элементами фольклора и мифологии. Но именно после «Ста лет одиночества» о магическом реализме заговорили по всему миру.
Черта жанра, о которой не спорит никто, — соединение обыденного и волшебного. Классический реализм старается воспроизвести жизнь такой, какая она есть. Строго фантастические жанры (научная фантастика или фэнтези) выстраивают альтернативные миры, живущие по другим правилам. В магическом реализме невероятное встроено в реальность. Рыбаки находят на берегу потрепанного ангела («Очень старый человек с огромными крыльями», Маркес), рожденные в час обретения страной независимости люди телепатически общаются друг с другом («Дети полуночи», Салман Рушди), призрак убитой девочки преследует мать («Возлюбленная», Тони Моррисон) — так и живем, и ничего тут необычного нет. А вот дальше уже начинаются споры.
Согласно более строгому постколониальному подходу, эстетика магического реализма «изначально принадлежит не-западным или по крайней мере не доминирующим культурам» (под западной здесь имеется в виду культура богатых развитых стран). В этом контексте магический реализм, сплетающий современность, часто в остро политическом изводе, с архаикой и чудесами, укорененными в фольклоре, — реакция на проникновение западной культуры в остальные, литературное восстание против колониального доминирования. Согласно такой трактовке, в жанре работают в первую очередь те, кто говорит от лица угнетенных, а вот возможен ли магический реализм в процветающих странах — большой вопрос.
Альтернативная точка зрения на понятие магического реализма подразумевает, что он универсален, и не так важно, где и кем был написан: важно лишь соблюдение главного условия, одна из самых популярных формулировок которого принадлежит исследователю Мэтью Стретчеру: «Магический реализм — то, что происходит, когда в глубоко детализированную, реалистичную обстановку вторгается что-то слишком странное, чтобы в него поверить». А в Колумбии происходит дело или в Великобритании, не так уж важно.
Конечно, если применять эту трактовку, под нее подпадают книги сотен писателей, многие из которых не то что не считали себя магическими реалистами, а даже не знали, что такой термин появится. Если достаточно растягивать рамки жанра, в него можно записать «Мастера и Маргариту» Булгакова, «Превращение» Кафки и даже «Вечера на хуторе близ Диканьки» Гоголя. Возможно, это уже перебор, но современные исследователи признают: критерии размыты, «магический реализм» — термин скорее описательный, чем подразумевающий строгую классификацию. Здесь самое время перейти к рекомендациям книг в жанре магического реализма от «Азбуки», которые покажут, насколько по-разному может выглядеть этот жанр.
«Слава», НоВайолет Булавайо
Книга зимбабвийской писательницы НоВайолет Булавайо вполне соответствует и узкому определению магреализма: это литература, укорененная в земле, литература угнетенных. «Слава» повествует о падении в африканской стране Джидаде диктаторского режима (и приходе диктаторского режима 2.0) — правда, все персонажи здесь антропоморфные животные. «Скотный двор» встречает «Осень патриарха», а за образом древнего диктатора Старого Коня легко читается президент Зимбабве Роберт Мугабе, правивший страной больше 30 лет. Весело и грустно, как если бы нетфликсовский сериал «Конь БоДжек» рассказывал об африканской автократии.
«Хазарский словарь» и «Пейзаж, нарисованный чаем», Милорад Павич
Югославский, а позже сербский писатель Милорад Павич (1929–2009) прекрасно продемонстрировал, что Балканы, с их богатой и кровавой историей, для магического реализма подходят не хуже Латинской Америки. Его пышные романы теряются во времени, мешают жития святых с легендами и воспоминаниями, а еще это каждый раз не совсем романы.
«Хазарский словарь» о выборе народом хазар веры написан, как и следует из названия, в форме словаря (даже трех), «Пейзаж, нарисованный чаем» — история любви, но и книга-кроссворд, которую можно читать «по вертикали» и «по горизонтали». Павич точно принес в жанр новое: выбор формы для него едва ли не важнее содержания, и для ценителей это захватывающий аттракцион.
«Берег печалей», Даниэла Раймонди
Возможно, самый чистый магический реализм в этой подборке, но выращенный не на латиноамериканской, а на итальянской почве. В остальном — золотая классика: вымышленный городок Стеллата, где всё чуть иначе, чем в остальных уголках мира, роман итальянца с цыганкой порождает цепь печальных поколений, мальчик по имени Доллар дружит с душами мертвецов, здесь же Гарибальди, Муссолини и пара сотен лет истории многострадальной страны (а других стран и не бывает). За чудесами скрывается понятная подоплека: в любую эпоху все стараются жить, по возможности счастливо, но получается совсем не у всех.
«Ихор», Роман Игнатьев
Конечно, магический реализм в литературе существует и в российских условиях, где часто приобретает довольно залихватские формы. «Ихор» Романа Игнатьева — книга о возвращении слегка непутевого мужика по имени Фома в родной город Костугай, где творится форменная чертовщина: анархический городок и так балансирует на грани войны всех против всех, а тут еще в лесах объявляется то ли оборотень, то ли маньяк, к тому же в доме престарелых Фома встречает стодвадцатилетнюю женщину, нанимающую его секретарем и нашептывающую (в основном во снах) о страшных делах времен Гражданской. «Твин Пикс», только на границе с Монголией, и русская тоска.
«День города», Надежда Лидваль
Еще один пример российского магреализма на стыке с фолк-хоррором — только здесь больше смешного, чем тоски, дело происходит в городе, крайне напоминающем Омск, и больше похоже не на «Твин Пикс», а на фильм ужасов 1973 года «Плетеный человек» (который много позже вдохновил «Солнцестояние»). Надежда Лидваль написала ироничную книгу о любви двух девушек из сибирского города к двум иностранцам, где есть очень бытовые и простые разговоры, знакомые нам всем, очень простая жизнь, в которую сначала заглядывает, потом прокрадывается что-то совершенно иное, а потом и вовсе начинает бушевать, как лесной пожар. Текст бежит легко и непринужденно — пока все живы.
«Сад чудес и волшебная арфа», Джанетт Лайнс
Магический реализм (в широкой трактовке) возможен даже в благополучной Канаде. Хотя в девятнадцатом веке она была не такой уж благополучной, а полудикой, патриархальной и провинциальной. Именно в такой Канаде в 1860 году живет главная героиня «Сада чудес» Лаванда Финч, «старая дева» (28 лет) и продавщица цветов, дочь аптекаря. Жизнь тянется безрадостно и бедно, пока в город Лаванды не приезжает пара спиритуалистов, готовых соединить живых и умерших. Роман Джанетт Лайнс — о травах и цветах, предрассудках, меланхолии, и о том, что в отчаянной ситуации «ни от какого, даже самого несуразного предположения не следует отказываться».
«Книга любви», Келли Линк
Трое американских подростков приходят в себя в музыкальной школе и понимают: они уже год как умерли, провели этот год в странном ином мире, а теперь вернулись к жизни. Их ждут суровые испытания, организованные двумя (а потом и тремя) магическими существами, которые определят, кто останется в мире живых, а кто отправится в неприятное посмертие. «Книга любви», дебютный роман писательницы Келли Линк, заслужившей славу и номинацию на Пулитцера сборниками рассказов, балансирует между магическим реализмом и фантастикой, но что в этой структурно сложной, выверенной и превознесенной критиками книге точно реалистично — человеческие отношения между родителями и детьми, сестрой и сестрой, другом и другом. Важнее этого, напоминает Линк, нет ничего, какая бы магия ни оплетала мир.
