«Восстание декабристов породило удивительно долгое эхо в культуре». Интервью с историком Анджеем Иконниковым-Галицким

Выход вашей книги о декабристах приурочен к 200-летнему юбилею восстания. Чем, на ваш взгляд, объясняется до сих пор не снижающийся интерес к этой теме: масштабностью самого события или сложностью его осмысления?

И сложностью осмысления, и остросюжетностью, и, я бы сказал, художественностью этого явления. Само по себе событие — «происшествие 14 декабря в Петербурге», как оно официально именовалось во времена Николая I, — не особенно масштабное по меркам русской истории, но породило удивительно долгое эхо в культуре, в самопознании нации. Оно само, и то, что ему предшествовало, и то, что последовало, устроено не по правилам лукавой политики и не по тусклым законам обыденности, а по принципам высокой поэзии и классической драматургии. Герои — красивы, их действия эффектны и выверены, как движения в балете, и зачастую столь же нелогичны. За всем этим скрывается некая тайна, которую хочется разгадать.

Вы обратились в первую очередь к биографиям декабристов — тех 120 человек, кто был осужден Верховным уголовным судом. Что дает нам этот угол зрения? Меняется ли наше понимание мотивов и действий восставших, когда мы изучаем судьбы конкретных людей?

Наше понимание складывается именно из мозаики их личностей и судеб. Что есть история, как не совокупность человеческих биографий? Любое событие лучше всего познается через образы людей, его участников. Тем более когда речь идет о такой исторической драме, как движение декабристов и восстание 14 декабря. И надо сказать, его участники — все личности уникальные, как на подбор. Среди 120 осужденных Верховным уголовным судом (а это далеко не все, кого мы причисляем к декабристам) нет ни одного проходного, ни одного малоинтересного персонажа. Про каждого можно писать роман, поэму, трагедию, а может быть, и комедию. При том они все совершенно разные, нет ни одного «типичного декабриста». Умные и недалекие, богачи и бедняки, гуляки и служаки, поэты и пьяницы, храбрецы и хитрецы… Что соединило их в едином потоке? Когда получим ответ на это вопрос, разгадаем загадку того события, двухсотлетие которого отмечаем.

Можно ли сегодня говорить о каком-то единстве внутри движения декабристов? Чем были связаны эти люди?

Вот тут-то главный, ключевой вопрос. Глядя из наших дней, никакого единства не видим. Ни общепринятой идеологии, ни внятных планов, ни структуры, ни признанных лидеров. Каждый, как рыцарь на поле боя, — самостоятельная боевая единица. Единомыслия нет ни в чем: ни в выборе путей захвата власти, ни в отношении к цареубийству, ни, скажем, в вопросе об освобождении крестьян… Даже вот к Пушкину и его стихам отношение диаметрально противоположное — от восторженного до полного неприятия, чуть ли не проклятия. И тем не менее что-то объединяет их. Что-то неявное, но повелительное. Что-то в мировосприятии и в рисунке поведения. Как тайные масонские знаки. Недаром более трети персонажей нашей книги были масонами.

В советское время декабристы были почитаемы как борцы с крепостным правом и царским режимом. Но почему они оказались популярны в конце XIX века, до революции?

Существуют три идеологические концепции декабристского движения: самодержавная, либеральная и советская. До самого недавнего времени всё, что говорилось, писалось, снималось или пелось про декабристов, подавалось в соответствии с одной из этих схем. Первая гласит: декабристы — честолюбцы или безумцы, захватчики власти и враги России. Вторая: они — рыцари без страха и упрека, жертвенные борцы за свободу и прочие либеральные ценности. Третья: они суть революционеры, но дворянские, то есть неполноценные, их роль — подготовить путь следующим, более «правильным» поколениям революционеров; поэтому их надо хвалить, но помнить про их классовую ограниченность. Вся вторая половина XIX века в России прошла при полном господстве либеральных схем в умах «образованной публики». Отсюда популярность декабристов как «белых рыцарей борьбы с самодержавием». Заметим: на самом деле таковыми они отнюдь не являлись, по крайней мере в период своей политической деятельности. Но некоторые из прошедших каторгу и ссылку и доживших до эпохи либеральных реформ (Якушкин, Розен, Матвей Муравьёв-Апостол, Михаил Бестужев) действительно возненавидели самодержавие. Герценом и либералами 1860-х именно они были подняты на щит, а с ними — декабристское сообщество в целом.

Что в истории декабристов должно особенно впечатлить современного человека?

Пожалуй, их жизнь в Сибири. Насколько сумбурно и неубедительно всё, что связано с их попыткой политического переворота, настолько организованно, осмысленно и плодотворно бытие на каторге и на поселении большинства декабристов, — если не с самого начала, то со второго-третьего года каторги. Это действительно подвиг. Причем на поселении жизнь была труднее, чем в каторжной тюрьме. Несомненно, огромную роль тут сыграли жены, последовавшие за своими мужьями, — это особая тема. Надо сказать, Сибирь тогда была совершенно не та, что сейчас: столь же не приспособленная для жизни светских петербуржцев, как обратная сторона Луны. И именно там, как констатировал декабрист Лунин, многие из них нашли истинное поприще для деятельности. Их дела — технические изобретения и хозяйственные усовершенствования, научные исследования, описания природы, обучение детей, основание школ — словом, создание новой для тех мест общественной и бытовой культуры.

О восстании декабристов написано довольно много. Какие источники оказались для вас наиболее ценными?

Главная проблема источников по истории декабристского движения в том, что их огромное море, и при этом все они в той или иной мере искажают истину. Лукавы показания следственных дел, неправдивы документы жандармского надзора, пристрастны мемуары, идеализированы портреты, и даже личные письма, писавшиеся в условиях перлюстрации, более скрывают, чем говорят правду. Установить истину можно пытаться (без гарантии успеха), только сопоставляя разные источники и виды источников, а главное, постоянно делая поправку на исторический и культурный контекст. Кстати, немало источников еще скрывается в архивах и музейных хранилищах — хотя 200 лет прошло, но все время обнаруживаются новые материалы.

Какие мифы о декабристах, на ваш взгляд, создавались искусственно? Что требует пересмотра?

Пересматривать надо все. Наши знания о декабристах насквозь идеологизированы в духе тех самых трёх концепций, и многие представления искусственны. Мифов уйма. Например, советский миф: декабристы были революционерами. На самом деле революционеров, то есть сознательных участников действий с целью насильственного свержения власти, даже среди осужденных было немного — думаю, десятка два-три. Многие вообще были против чего-либо подобного (например, Владимир Штейнгель, Александр Николаевич Муравьёв, Николай Тургенев), но они декабристы, в этом никто не сомневается. Другой миф, самодержавный: декабристы были чужды народу и плохо говорили по-русски. Действительно, в светских салонах, в письмах дамам или в разговорах на философские темы многие из них предпочитали изъясняться по-французски. Но ведь почти все декабристы были помещиками и служили офицерами, то есть постоянно общались на чистом русском языке с крестьянами, солдатами и с чиновниками по всяким административно-хозяйственным вопросам. И довольно многие на нем же сочиняли литературные произведения разной степени совершенства. Есть множество мифов про конкретных героев: например, у холостого Николая Бестужева, мол, была жена-бурятка и многочисленное потомство от нее. Ну и так далее.

Есть ли у вас среди декабристов любимые персонажи? И как оставаться объективным?

Есть, как не быть. В обществе таких ярких личностей невозможно оставаться совсем объективным. Вот симпатичен мне Пётр Свистунов — кавалергард, искатель веры, правдолюбец и к тому же светский человек, истинный comme il faut, сохранивший мазурочную легкость фигуры до осьмидесятилетнего возраста. Умен и прямолинеен Михаил Пущин (брат лицеиста; тоже обаятельный человек). Сергей Волконский привлекателен тем, что не гнется под ударами судьбы, сохраняет ясность мысли и духовную независимость; к тому же он и храбрец, и рачительный домохозяин. Милейший человек — Пётр Борисов: бедняк, мечтатель, альтруист и страшный неудачник, а притом чудесный художник, мастерски рисовавший сибирские цветы, птичек и зверюшек. Обаятелен патологически безграмотный выпивоха Алексей Тютчев… Но тут надо остановиться, а то буду вспоминать своих друзей-декабристов до завтрашнего утра…

Книга «Декабристы: История, судьба, биография» — ваш первый опыт обращения к пушкинской эпохе, позволил ли он вам несколько иначе взглянуть на последующие события в русской истории, о которых вы писали не раз?

Да, представления о последующих событиях и лицах русской истории сместились. Но в какую сторону и что из этого следует — надо думать. Может быть, надумается что-то для следующей книги.

За рамками книги остались судьбы людей, тесно связанных с декабристами. Планируете ли вы в дальнейшем расширить декабристскую тематику?

Пока не знаю. Говоря честно, когда я работал над этой книгой, временами думал, что моя голова взорвется от обилия фактов и кипения чувств. Надо осмотреться, обдумать содеянное. Но вообще, декабристская тематика неисчерпаема, потому что она проникает в самые разные сферы русской истории и культуры.