По дороге с плотным потоком машин, но без тротуара они направились в сторону Роппонги*. Все вокруг казалось Касуми необычным. Она будто попала в другую страну. Ничем не примечательные днем витрины книжного магазина, прачечной, фруктовой лавки ослепительно сверкали, выглядели как новые. За стеклом прачечной три молодых парня усердно орудовали утюгами над гладильными столами, и белизна этих столов, белизна мужских рубашек, поднимавшийся над ними пар, металлический блеск утюгов, ловкость, с какой работники управлялись с рубашками и простынями, — все это походило на сцены из другой, заграничной жизни. Разные сорта мандаринов, мускатный виноград во фруктовой лавке имели цвет свежей, только что выдавленной из тюбика краски. Груды фруктов смотрелись застывшими, холодными, искусственными. Даже свет автомобильных фар, отражавшийся в зеркалах внутри магазина, загадочно преломлялся великолепным мимолетным сиянием.
«Я так счастлива — отчего же мир кажется призрачным? Он свеж, великолепен, а тронь его пальцем — вмиг исчезнет», — подумала Касуми. Единственной реальностью была теплая рука Саваи, на которую она опиралась.
Касуми пришла в себя, когда они вошли в китайский ресторан, расположенный за просторной парковкой. Их проводили к столу у окна, обращенного в сад площадью почти в двести цубо, с квадратным газоном, который освещали яркие электрические лампочки, не имеющие ничего общего с китайским стилем. В темном саду, на поперечинах полки для вьющихся растений, раскачивались кричаще-яркие бумажные фонарики. Скорее всего, хозяева готовились к летнему сезону. Но вряд ли эти испускающие то едва заметные, то длинные лучи фонари с частично размытыми изображениями пятиярусных пагод, красных храмовых торий**, дымки, аллей криптомерий переживут сезон дождей.
— Я позвоню домой.
— Хочешь сразу рассказать?
— Что ты! Я боюсь. Это ты у нас смелый.
Она торжествовала: эти слова явно потрясли Саваи. Касуми почувствовала, что теперь держит в руках ключ, который откроет ей путь к гордому победному шествию. Она прекрасно могла поесть вне дома, тем более вечером. И дело было даже не в сегодняшнем вечере, просто она резко изменилась: прежняя Касуми, которая, проклиная дом и родителей, трусила, когда нужно было действовать, понемногу избавлялась от страхов. И сейчас, говоря по телефону и приводя множество ложных отговорок, она вовсе не испытывала угрызений совести. К телефону подошла мать:
— Что? С подругами впятером поужинаете бутербродами? На Гиндзе? Что за глупость! Пришли бы к нам, здесь полно еды, всех накормили бы. А потом в кино? Ну хорошо, кончится фильм — позвони. Я не говорю, что тебе нельзя отдохнуть. Просто надо всегда сообщать, где ты.
Мать в таких случаях обычно уступала.
Вернувшись к столу, Касуми выпалила:
— Ну, с этим все. Но после ужина нужно будет купить в кинотеатре программку на входе.
— Не бери в голову. Ведь уже договорились, сегодня-завтра можно идти к твоим родителям, официально делать предложение.
— Это ты не бери в голову. Думаешь, все так просто? Предоставь дело мне. — Касуми наконец-то вернулась к роли старшей сестры, укоряющей беспечного младшего брата.
Принесли еду и сакэ.
— Давай выпьем!
— Еще рано.
Саваи, склонив голову, с непривычной для него серьезностью только поднял на нее взгляд. Мрачная тень, коснувшаяся нижней части всегда открытого круглого лица, придавала ему почти страдальческое выражение.
— Как я люблю такое твое лицо. Таким я увидела тебя на станции «Токёэки».
Саваи, все еще мрачный, бросил:
— Дразнишься? Тебе противно?
— Вовсе нет. Теперь все, что я скажу, ты должен воспринимать серьезно.
В похолодевшем тоне Касуми прозвучал упрек.
— Хорошо, буду воспринимать серьезно, — подчинился Саваи.
— Тогда слушай. Мой отец не из тех, кто пустит вопрос о женихе дочери на самотек. Он очень осмотрителен. Похоже, отец считал вас, господин Саваи, кандидатом в женихи. Но сложности только начинаются. Отец всегда говорил: «Молодые люди, которые бывают у нас дома, все достойные, поэтому можешь выбрать себе мужа из них. Но если у тебя возникнут какие-то особые чувства, сразу скажи мне об этом. Тогда я тщательно проверю этого молодого человека и, пока не буду уверен, что он сможет сделать тебя счастливой, согласия не дам». Понятно? А в таком случае... — Касуми, дабы убедиться, что эффект достигнут, прикрыла один глаз: — В таком случае как при проверке будут выглядеть твои похождения?
— Пугаешь? — Саваи произнес это шутливо, но по лицу было заметно, что он не шутит.
— Как думаешь, что будет?
— Но ты же не расскажешь отцу?
— Что будешь делать? — Касуми хихикнула.
— Ты серьезно? Я-то серьезно спрашиваю.
Глаза у Саваи сверкали, лицо закаменело от гнева. Поняв, что она так быстро вывела его из себя, Касуми опьянела от радости, даже кожа покрылась мурашками.
На этом она решила умолкнуть.
Оба некоторое время рассеянно следили за фонариками, которые за окном раскачивал ветер. В это время за противоположной стороной сада раздался гул самолета, красные и лиловые бортовые огни медленно проплыли между фонарями, как странные призраки. Жизнь на земле и жизни людей в самолете будто смешались в точке соприкосновения разных по цвету огней. Касуми показалось, что она видит, как ее будущее и настоящее в этот миг попали между качающимися на ветру бумажными фонарями, ярко вспыхнули и исчезли. Этим вечером она принадлежала жизни. Пусть в этой жизни фантазии били ключом — и однако, это была жизнь.
Впрочем, нельзя сказать, что Касуми совсем потеряла голову от любви. Она изо всех сил старалась подавить зародившиеся сомнения. Их было много больше, чем роящихся вокруг светового пятна мошек.
«Он действительно меня любит? Он дважды повторил „давай поженимся“, но вдруг это просто потому, что так принято? Или, может, он пошутил? А если любит, то на следующий день после вечеринки не должен был поступать со мной так жестоко. Не ловушка ли это, чтобы меня заманить? Расчетливый любовный прием? Чтобы ловко меня поймать? Он еще пожалеет! Пусть не по-настоящему, но предложение должен был сделать он, а не я! Я ведь просто прошептала пару слов, не более. А он ухватился за них и сделал предложение. Не о чем беспокоиться».
Саваи, поглощенный собственными заботами, не замечал задумчивости Касуми.
Вообще-то, он отличался прекрасным аппетитом, но сейчас почти не притронулся к еде.
— Что же делать? Это проблема. Особенно если дойдет до частного детектива.
— Детектив — это еще ничего. Я слышала одну историю. Дочь кого-то из прежних высших полицейских чинов, красавица, никак не могла выйти замуж. А все потому, что каждый раз, когда ей делали предложение, отец отправлял толпу полицейских агентов следить за женихом и те с утра до вечера наблюдали, как он живет. В результате все женихи в страхе разбежались.
— Разве твой отец — глава столичного управления полиции?
— По настрою бери выше.
— И как же быть?
Касуми ждала этих слов. Ответ был наготове, но она медлила, наслаждаясь растерянностью возлюбленного.
— Предоставь это мне.
— Что значит «предоставь мне»?
— Я с ним поговорю, заставлю его безоговорочно тебе доверять.
— Думаешь, получится?
— Положись на меня. Я направлю расследование, куда надо.
Уверенность Касуми внушала надежду на успех, и Саваи перестал ломать голову насчет того, как ему выкрутиться. Только умоляюще добавил:
— Да, прошу тебя.
— За это ты должен выполнить одно мое условие.
— Какое же?
— С этой минуты и впредь, до свадьбы и после того, как мы поженимся, ничего от меня не скрывать. Вот как сейчас. Откровенно рассказывать все. Хорошо?
— Да, конечно.
— Нет, такое легкомысленное согласие не пойдет.
— Ладно, вот тебе серьезное. Хорошо, обещаю.
— Теперь по-настоящему, да?
Они под скатертью пожали друг другу руки. И Саваи принялся уплетать утку по-пекински.
* Роппонги — квартал Токио с комплексом небоскребов, музеями, популярными ночными клубами и барами.
** Тории — П-образные ритуальные ворота без дверей в синтоистских святилищах и монастырях, красного цвета либо неокрашенные; отмечают границу, за которой начинается священное пространство.
