Пройдя по улице еще немного, Венеция остановилась у края тротуара. Она знала, что он приедет вовремя: так было всегда. Через пару минут из-за угла мимо церкви Всех Святых проехал большой шестицилиндровый лимузин «нейпир» со сверкающим полированным кузовом, и когда автомобиль остановился, она разглядела высокие летние облака в черном зеркале капота. Из машины выскочил шофер Хорвуд, обошел вокруг и открыл дверцу. Как обычно, шофер старался не встречаться с ней взглядом.
Просторный салон был отделан кожей и ореховым деревом, словно в старинной карете. Забравшись внутрь, она заметила, что занавески на глухой стеклянной перегородке, отделяющей пассажирские сиденья от водителя, уже задернуты. Дверца закрылась. Он наклонился вперед и нажал на кнопку на консоли. На приборной доске у шофера зажглась лампочка, разрешающая начать движение. Когда машина тронулась, Венеция скользнула по кожаному сиденью и поцеловала его в щеку.
Премьер-министр повернулся к ней и улыбнулся:
— Привет, моя дорогая.
По крайней мере раз в неделю, обычно в пятницу днем, они выезжали вместе на полуторачасовую прогулку либо за город, либо просто по Лондону. Конечно, в промежутках они тоже встречались: за ланчем и на обедах, а также на воскресных пикниках, но всегда в окружении других людей. И только в автомобиле можно было побыть вдвоем.
Любила ли она его? Трудно сказать. Она понимала, что он нравится ей больше, чем любой другой мужчина из тех, кто увивался за ней все эти годы. Больше, чем милый, но невзрачный Эдвин Монтегю, член парламента и финансовый секретарь Казначейства, дважды делавший ей предложение и даже купивший дом в Вестминстере, в котором надеялся поселиться вместе с ней. Больше, чем Бонги, Бонэм-Картер, одинокий личный секретарь премьер-министра, который целовал ее и писал страстные письма. Больше, чем Реймонд, ясно давший понять, что хотел бы завести с ней роман. Больше, чем ее симпатичный зять майор Энтони Хенли, намекавший на то же самое. И уж определенно больше, чем Морис Бэринг.
Венеции нравились ум премьер-министра, его известность и власть, к которым он относился довольно легкомысленно. Ее отец был членом парламента от лейбористов, и она выросла под разговоры о политике. Вероятно, во всей стране не было более осведомленной в этой области женщины. И, честно говоря, она наслаждалась этой атмосферой секретности, недозволенности, риска.
Как обычно, он захватил официальные документы, чтобы показать ей. Папка лежала на сиденье между ними, прямо под их сцепленными руками.
— Мне чуть плохо не стало от беспокойства, — сказал он. — Не дождавшись тебя у Оттолайн, я решил, что ты все-таки отправилась на эту злосчастную речную прогулку. Жаль, милая, что ты не послала мне записку о том, что с тобой все в порядке.
— Я думала, Реймонд тебе скажет.
— Да, он сказал, но я предпочел бы узнать это от тебя. — Он поднес ее руку к губам и поцеловал. — Бедный Энсон! Он был смешной, но все равно нравился мне. Столько природной энергии, которую ему некуда было направить! Такое горе для его матери!
— А как Реймонд?
— Потрясен, хотя и пытается не показать этого. Сейчас он больше обеспокоен расследованием. Боится, что Диану привлекут как свидетельницу. Говорят, герцогиня Ратленд настаивает на встрече с коронером и собирается заявить, что ее дочь слишком слаба, чтобы давать показания.
— Разумно ли это?
— Нет, но важно держать ее подальше от свидетельской скамьи. И Реймонда тоже. Господи, какая неприятная история! — Премьер-министр отвернулся и задумался, опустив подбородок на грудь.
Значит, он знает о пари. Еще одна проблема, которую ему придется уладить, вдобавок ко всему прочему. У него был тонкий, благородный профиль, как на бюстах римских сенаторов, и зачесанные назад густые седые волосы. Они свисали на целый дюйм ниже подбородка.
Жена постоянно говорила ему, чтобы он постригся, но Венеция считала, что длинные волосы ему идут, придают поэтичный вид. Под невозмутимой маской солидного человека скрывалась пылкая, романтичная натура. Венеция глянула в большое окно на прохожих, не подозревающих, кто проезжает мимо: премьер-министр, державший за руку женщину вдвое моложе него. Если бы они узнали об этом, то какой разразился бы скандал! Внезапно в голове у нее возник образ Дениса, балансирующего на фальшборте парохода. Возможно, они не так уж сильно различались между собой.
Оставалось только догадываться, куда они направлялись. Он никогда не сообщал заранее. Ему нравилось удивлять ее.
— Давай поговорим о чем-нибудь другом, — предложила Венеция. — Расскажи, как твои дела.
— Сначала расскажи о своей жизни.
— Но она такая скучная!
— Нет, только не для меня.
Она знала, что он и вправду так думает, и это было странно. Он был общительным человеком, недоброжелатели сказали бы: «Чересчур общительным». В отличие от большинства отцовских друзей-политиков, премьер-министру нравилось вызывать людей на откровенность, больше слушать, чем самому говорить, и общаться он предпочитал с женщинами, а не с мужчинами. Он очаровывал способностью говорить о важнейших государственных делах как о ничего не значащих пустяках, а самые обыденные вещи: наряды, карточные игры, шарады, гольф, поэзию, популярные романы — обсуждал со всей серьезностью. И пока машина, плавно обогнув Риджентс-парк, направлялась по Камдену на север, Венеция рассказывала ему о своих племянниках и племянницах и о том, чем занимаются Айрис и Нэнси, о новинках в «Селфриджесе» и о том, что наденет вечером на бал в Ислингтоне, если тот, конечно, все-таки состоится. Эта болтовня развлекла его и даже как будто приподняла настроение, а ко гда они доехали до Хэмпстед-Хит, он нажал на другую кнопку на консоли, и машина остановилась.
— Давай прогуляемся, — сказал он. — Хочу кое-что показать тебе.
Он сам открыл дверцу и обошел автомобиль сзади, чтобы выпустить ее. Хорвуд осмотрительно остался на своем месте. Это была тихая узкая улочка, скрытая в тени платанов, тополей и лип. По ней прогуливались немногочисленные прохожие. Никто не узнал премьер-министра.
— Это дом Китса, — показал он тростью, потом прикрыл глаза и продекламировал:
Прощай же, Печаль!
Устремляюсь я вдаль —
Навсегда разлучаюсь с тобою.
Но Печаль — она
Мне навеки верна
И любит меня всей душою*.
Он снова открыл глаза, развернулся и показал тростью на дом напротив:
— А здесь я жил с моей первой женой. И потом не возвращался сюда двадцать лет.
Венеция приняла предложенную руку, и они перешли через дорогу.
Выбеленный георгианский дом с арочными окнами стоял в отдалении от улицы, наполовину скрытый фруктовыми деревьями. Над цветами апельсинов жужжали пчелы. Можно было подумать, будто отсюда до города не меньше пятидесяти миль.
— Какой прелестный домик!
— Правда? Здесь я был счастлив, как никогда в жизни! Дети были еще маленькими, а моя юридическая практика только-только пошла в гору. — Он прикрыл глаза от солнца и прищурился, глядя сквозь деревья. — Там, за домом, была лужайка, где мы с мальчиками играли в крикет. Денег у нас тогда не водилось. Я был совершенно неизвестным, меня лишь недавно избрали в парламент. Но я откуда-то знал, с полной уверенностью, что передо мной вскоре откроется великое будущее. Разве не странно? Бедная Хелен не дожила до этого. Впрочем, ей бы не понравилось. Она любила дом и детей. Политики страшили ее.
— Значит, она была не похожа на Марго?
— Ни у кого еще не было настолько разных жен.
— А если мы попросим у хозяев войти и посмотреть? Уверена, они нам не откажут.
Он все еще вглядывался в дом:
— Реймонду было всего тринадцать, когда она умерла. Бебу — десять. Оку — семь. Вайолет — четыре. Сис был совсем крошкой. Пятеро детей! Мне было не по силам справиться с ними, а вскоре меня еще и назначили министром внутренних дел. Реймонд был очень умный мальчик. И остался умным, конечно... Но иногда я думаю, что все могло бы сложиться иначе, если бы... — Он осекся и обернулся к Венеции. — Нет, милая, мне бы не хотелось заходить внутрь, если ты не против. Я и так завел нас слишком далеко по пути воспоминаний для одного раза. Может, лучше подышим свежим воздухом на Хэмпстед-Хит?
Они дошли до конца дороги, а потом еще несколько минут шли по тропинке между деревьями, мимо гуляющих семейств, мимо продавца мороженого на велосипеде, пока не добрались до одного из Хэмпстедских прудов, а там сели на скамейку и смотрели на воду. Старательно сохраняя дистанцию, они стали играть в сочиненную ими самими игру: кто вспомнит больше названий водоплавающих птиц. Называли по очереди: камышница, лысуха, кряква, лебедь, чомга, озерная чайка... В конце концов победил он, когда в нескольких ярдах от них вынырнула мандаринка.
— Они здесь надолго не задерживаются, — с сожалением сказал он. — Обычные птицы часто нападают на них. Они слишком экзотичны для этого тусклого мира.
На обратной дороге он сидел в машине непривычно тихо, смотрел на городские улицы, залитые солнцем, но безрадостно-пыльные в разгар летней жары. Немного погодя она выпустила его руку и взяла папку с документами, оглянувшись на него за разрешением.
— Конечно, — кивнул он. — Для этого я их и взял.
Все документы в папке касались Ирландии. Данные переписи населения, карты северных земель. Лоскутное одеяло из множества графств, городов и даже маленьких деревушек, красного, малинового и розового цвета. Чем темнее цвет, тем гуще католическое население. Католики добивались самоуправления из Дублина; их соседи-протестанты не желали мириться с отделением от Соединенного Королевства. Тори обещали поддержать протестантов, даже если те с оружием в руках выступят против правительства. От чтения в быстро движущейся машине Венецию замутило.
Она подняла взгляд и увидела, что он наблюдает за ней.
— Самая неразрешимая проблема, с какой мне доводилось сталкиваться, — сказал он. — Хотя, видит Бог, за последние шесть лет их было немало.
— А ты не можешь отложить решение?
— Мы и так откладывали его сколько могли. Националисты ясно дали понять: если мы не узаконим самоуправление за эту сессию, они перестанут нас поддерживать. А это означает, что мы останемся без большинства в парламенте и, вероятно, проиграем всеобщие выборы. В любом случае все закончится гражданской войной.
— Какой-нибудь выход обязательно отыщется. Ты же такой умный. — Она протянула ему папку.
— Оставь у себя. Вернешь при следующей встрече. Может быть, у тебя получится найти решение.
— Это вряд ли!
Сама мысль о том, что она может как-то решить ирландский вопрос, лежа в постели у себя на Мэнсфилд-стрит, казалась ей откровенно нелепой, и он должен был это понимать, но сам поступок тронул ее.
— Все будет хорошо. — Она провела рукой по его волосам. — Я верю в тебя.
Он обнял ее:
— Ты ведь догадываешься, что я ни с кем другим так не разговариваю? Что бы я делал, если бы не мог довериться тебе, милая?
Они проехали мимо Примроуз-Хилл. Улица была так загружена транспортом, что казалось, будто машина стоит на месте. Венеция чувствовала, как люди оборачиваются и смотрят на них.
— Подожди.
Она освободилась из его объятий и скользнула вбок, чтобы опустить занавеску на левом окне. Он сделал то же самое с правым. Она встала коленями на сиденье и зашторила заднее окно. И только потом, защищенная от чужих глаз, вернулась к нему.
Они словно бы оказались в pied-à-terre** в Париже или Венеции. Только золото солнечного света, проникая сквозь желтый шелк, смягчало темноту их укромного мирка.
В десять минут шестого, приведя себя в порядок, она открыла дверь родительского дома. По холлу расхаживала чем-то встревоженная Эдит.
— Вас ожидает один джентльмен, мисс. Я провела его в утреннюю гостиную.
— И кто это? Не мистер Бэринг, надеюсь?
— Нет, мисс.
Эдит протянула ей визитную карточку.
Детектив-сержант Пол Димер
Столичная полиция
Новый Скотленд-Ярд
Венеция перевернула карточку и посмотрела, нет ли на обратной стороне какого-нибудь сообщения.
— Силы небесные! И что ему нужно?
— Он не сказал, мисс.
Стоявший у камина мужчина в откровенно дешевом, но хорошо выглаженном темном костюме выглядел моложе, чем можно было бы предположить по его чину, примерно одного с ней возраста. Она отметила и другие детали: до блеска начищенные ботинки, котелок в руке, отросшую за день щетину на подбородке, довольно приятную в целом внешность.
— Я Венеция Стэнли. Чем могу вам помочь?
— Добрый день, мисс Стэнли. Простите за беспокойство. Я расследую вчерашнее трагическое происшествие на реке. Не возражаете, если я задам вам несколько вопросов? — Он достал из кармана блокнот.
— Расследуете? — с внезапным ощущением опасности переспросила она. — Что там расследовать?
Только в этот момент Венеция поняла, что все еще держит правительственные документы, и прижала папку к груди, скрестив руки.
— Никаких зловещих тайн, уверяю вас, — ответил он, открывая блокнот. — Я собираю показания свидетелей, но ваших среди них не оказалось. Покидая причал, вы не оставили свой адрес.
— Меня просто не было на причале в то утро.
— Почему же?
— Я вообще не садилась на пароход.
Ее ответ озадачил сержанта, но через мгновение его лицо прояснилось.
— Ага, понятно, откуда возникла эта путаница. Мистер Хорнер передал мне список приглашенных, но не уточнил, кто из них действительно был на судне. Это все объясняет. Примите мои извинения. — Он чуть наклонил голову и снова посмотрел на нее. — Могу я узнать, мисс Стэнли, почему вы не сели на пароход?
Обычно ее трудно было смутить, но сейчас она почувствовала, как лицо заливается румянцем, и крепче прижала к груди папку.
— Было уже поздно, я устала и решила отправиться домой спать.
Почему ее слова прозвучали так виновато? Это было глупо. Но сержант, похоже, ничего не заметил.
— Вполне понятное решение. И мудрое, как оказалось. Вы избавили себя от весьма тягостной сцены. — К ее облегчению, он наконец-то убрал блокнот. — Ну что ж, желаю вам приятного вечера. Я сам найду выход.
Проходя мимо, он кивнул ей и направился в холл.
— Как вы разыскали меня, не зная адреса? — окликнула она его.
— По справочнику Дебретта***.
Когда дверь за ним закрылась, Венеция поспешила в утреннюю гостиную и подошла к окну. Димер остановился на другой стороне улицы и простоял там, разглядывая дом, на удивление долго, а потом надел котелок и ушел.
Премьер-министр написал ей записку, как только вернулся на Даунинг-стрит:
3 июля 1914 года, 17:30
Я слышал, что бал в Ислингтоне отменен из-за трагедии на реке. Забыл рассказать, что, когда я просил тебя не плыть с ними, а приехать вместо этого к О., у меня было какое-то дурное предчувствие, а когда я лег спать, мне приснилось, что катер Эдварда затонул. Разве это не странно?
Мы восхитительно поговорили, и теперь между нами не будет никакого недопонимания, моя дорогая.
С нежной любовью.
*Из поэмы Дж. Китса «Эндимион». Перевод С. Сухарева.
**Временное жилье, пристанище (фр.).
***Справочник Дебретта — ежегодный справочник дворянства, издававшийся с 1802 года.
