Невозможно говорить о Юкио Мисиме, не упомянув один факт его биографии: 25 ноября 1970 года 45-летний Мисима с четырьмя сподвижниками предпринял попытку государственного переворота: взяв в заложники командующего военной базой в токийском районе Итигая, обратился к солдатам Сил самообороны с призывом надавить на правительство и изменить конституцию страны – вернуть Японии былое величие, утерянное после поражения во Второй мировой войне. Солдаты Сил самообороны отказались идти за ним, осыпав литератора, кричащего с балкона штаба, насмешками. И Мисима, вернувшись в кабинет командующего, совершил ритуальное самоубийство – сэппуку.
Мисима искренне грезил старой Японией «мечей и хризантем», презирал буржуазное общество, выросшее в стране за двадцать лет после капитуляции, так что сводить его смерть к перфомансу было бы глупо, да и кощунственно. И тем не менее, как отмечает японистка Имела Хидзийя-Киршенрайт, поставив такую точку, писатель создал «миф Мисимы», в котором его убеждения, жизненные практики и творчество слились в монолит, одно не отделить от другого. Поэтому и по числу переводов, и по общей популярности в мире Мисима, не получавший Нобелевской премии по литературе, опережает соотечественников-нобелиатов Ясунари Кавабату и Кэндзабуро Оэ – его впору сравнивать не с ними, а, как отмечал Эдуард Лимонов (еще один писатель, написавший собственный миф), с Че Геварой: «Редкий в послевоенное время правый герой. Он мог бы служить панданом левому революционеру Че Геваре, если бы кто-то догадался классифицировать героев и расставлять их по порядку».
Из «мифа Мисимы» следует и «проблема Мисимы»: его милитаризм, попытка переворота и самоубийство затмили более чем солидное творческое наследие: несколько десятков романов, сборников рассказов и эссе, пьесы. Между тем, видеть в Юкио Мисиме лишь правого милитариста, грезившего о новом веке самураев, – все равно что классифицировать Достоевского строго как православного имперца-антизападника: да, Федору Михайловичу такие взгляды были свойственны, но в истории он остался не благодаря им, а потому что хорошо писал книги.
Парадоксы
Мисима тоже хорошо писал книги, и очень разные. Психологизм в духе того же Достоевского – неслучайно эпиграф из «Братьев Карамазовых» открывает его второй роман «Исповедь маски», принесший ему славу в Японии, – он сочетает с эстетизмом, постоянным восхищением красотой мира. Злая сатира на современность сменяется чеканной патетикой, присущей его эссе, например, «Солнцу и стали». Мисима свободно пишет о любой любви, не чурается и сцен насилия. Экспериментировать – тоже всегда пожалуйста: в его библиографии есть место научной фантастике, пьесам для японского театра но и кабуки, а также совершенно европейской драме (одна из последних его пьес носит название «Мой друг Гитлер» – крайне эпатажное произведение для 1968 года, да и любого другого). До сих пор далеко не все его книги переведены на русский – слишком велико полное собрание сочинений. В литературе Мисима был многомудрым хамелеоном, способным овладеть любой техникой.
В жизни он тоже шел парадоксальными и непростыми путями. Болезненный, хилый и замкнутый ребенок, с тридцати лет он изнурительными тренировками перестроил собственное тело и стал иконой японского культуризма – десятки фотографий демонстрируют фигуру атлета. Последовательный националист, ни от кого не скрывавший преклонение перед духом императорской Японии былых времен, он объездил весь мир, восхищался европейскими писателями, черпал вдохновение в античной культуре и даже собственный дом в Токио украсил статуей Аполлона. До предела серьезный автор, вроде бы далекий от постмодернистских игр, он любил провоцировать, не чурался фотосессий в модных журналах, снимался в кино, пел и по меркам 1950-х – 1960-х был едва ли не поп-звездой. Долгое время его имя было синонимом успеха, но в итоге Мисиме пришлось признать абсолютное поражение.
Истоки
А начинался успех с «Исповеди маски»: короткий роман вышел в 1949 году. Его автором был совсем молодой человек, заставший Вторую мировую войну подростком, выпускник Токийского университета, успевший несколько месяцев поработать клерком в министерстве финансов. «Исповедь маски» – чувственная книга, где главный герой Кими (отсылка к настоящему имени самого Мисимы, Кимитакэ Хираока) болезненно осознает и отказывается принимать свою натуру, и в итоге понимает, что живет чужую жизнь. Маска настолько сливается с лицом, что даже в самые искренние свои моменты герой не понимает: его чувства реальны – или это очередной обман?
Насколько автобиографична «Исповедь маски», сложный вопрос – само название предполагает некоторое лукавство. И все же в биографии Кими немало совпадений с судьбой самого Мисимы: жизнь с бабушкой в детстве, преклонение перед картиной Гвидо Рени «Святой Себастьян», существование на грани гибели под бомбежками, в котором автор находит своеобразную предельную красоту:
«Было холодно. Последние несколько дней сирена воздушной тревоги ни разу не раздавалась. Воздух сделался полированно прозрачным и, казалось, натянулся тонко-тонко, того и гляди порвется. Как струна. И тогда раздастся громкий и щемящий стон. Вокруг царила безмятежная, гулкая пустота, как на концерте за несколько мгновений до взмаха дирижерской палочки. Даже в лучах холодного солнца, освещавшего перрон, ощущалось что-то вроде предчувствия музыки».
Эстетика
Апокалиптические ощущения, странная ностальгия по временам смерти и нищеты, когда на краю пропасти все было настоящим, – один из главных лейтмотивов творчества Мисимы. Впервые она заявлена уже в «Исповеди маски», а дальше кочует из одной книги в другую. Вот, например, «Золотой храм» (1956) – роман о юном послушнике, который преклоняется перед храмом Кинкакудзи в Киото, ставшим для него воплощением всего прекрасного, что есть в мире:
«Я был всецело поглощен мечтами о гигантском небесном прессе, который с одинаковой мощью раздавит живое и не живое, уродливое и прекрасное, обрушит на город невообразимые ужасы, несчастья и трагедии. Временами нестерпимое сияние весеннего неба представлялось мне сверканием лезвия огромного топора, занесенного над землей».
Герой «Золотого храма» Мидзогути, у которого был вполне реальный прототип, уничтоживший вполне реальное буддистское святилище, постепенно соскальзывает в пучину нигилизма и безумия – и Мисима, сохраняя дистанцию, не дает никаких моральных оценок. Так или иначе, он показывает обреченность подлинной красоты и как бы между делом расписывается в бессилии искусства ее сохранить:
«Красота не дает сознанию утешения. Она служит ему любовницей, женой, но только не утешительницей. Однако этот брачный союз приносит свое дитя. Плод брака эфемерен, словно мыльный пузырь, и так же бессмыслен. Его принято называть искусством».
Дом Кёко
«Исповедь маски», «Золотой храм» и многие другие произведения Мисимы пользовались неизменной любовью публики и критиков – тем болезненнее был провал в 1959 году рубежного для Мисимы романа «Дом Кёко» (провал относительный – продалась книга неплохо, но рецензенты разругали).
Как пишет литературовед и японист Александр Чанцев в большой статье о «Доме Кёко», Мисима поставил себе амбициозную цель – написать портрет японского общества конца 1950-х и подвести промежуточные итоги как собственной жизни, так и новой страны, возникшей после 1945 года. Он рассказывает историю четырех молодых мужчин: боксер воплощает стремление к физическому совершенству и очарованность силой, актер – самосозерцание, художник – творческие порывы, бизнесмен – усталый цинизм. Все они собираются в доме заглавной героини Кёко, декадентки и хозяйки светского салона, отрицающей любую мораль. В полном соответствии с именем, которое можно перевести как «Зеркало», Кёко служит фоном для кривых судеб прочих героев: с ней они говорят, ей поверяют тайны, на ее глазах разворачиваются трагедии этих разочарованных людей, живущих в пустом обществе, где не осталось ценностей кроме экономического роста.
Выводы Мисимы неутешительны: современность внушает ему отвращение, в отличие от времени руин, когда Япония потерпела поражение, но, как ему кажется, сохраняла себя. Четверку героев он ставит перед стеной, заставляя с теплом вспомнить разруху:
«В ясном свете во все стороны тянулись груды мусора. Солнце на линии горизонта всходило и заходило за горами отходов. Ежедневный восход, заставлявший блестеть осколки стекла, превращал разбросанные кусочки в нечто прекрасное. Тот бесконечно свободный, безгранично радостный период отрочества, когда верилось, что мир состоит из мусора и осколков, безвозвратно исчез. Сейчас очевидно лишь одно: вот огромная стена, и они стоят, уткнувшись в нее носами».
Многим пессимизм Мисимы пришелся не по душе, а в персонажах разглядели не столько героев времени, сколько плоды самокопания самого автора. Сегодня же «Дом Кёко», переведенный на русский, воспринимается как важный фрагмент в паззле имени Мисимы, многослойный психологический роман, украшенный яркими метафорами («Выпив кофе, она повернулась к Фудзико и принялась болтать. Так темная вода лижет балки моста») и мгновениями, идеально выхваченными из потока времени:
«В Нью-Йорк пришел декабрь. Жуткий холод, какой в Токио случается разве что несколько дней за зиму. Мчащиеся по дороге сухие листья. Пронизывающий до костей северный ветер. Прозрачно-голубое зимнее небо. И все равно ездят поливочные машины».
Точка
Мисима болезненно воспринял критику в адрес «Дома Кёко», но не сбавил обороты, продолжив раздавать пощечины нигилистическому буржуазному обществу еще десять лет. Вам не понравился мой роман о всеобщем гниении? Так я напишу книгу, где в четырех томах покажу, насколько все прогнило! Так родилась тетралогия «Море изобилия» (1969 – 1971), охватившая почти весь японский XX век, с 1912 по 1970 год, и завершившаяся грандиозной панорамой всеобщего распада в романе «Падение ангела». Его опубликовали уже после смерти Мисимы – писатель отправил законченную рукопись редактору за считанные часы до того, как выдвинулся на военную базу в районе Итигая. Дела он всегда вел очень аккуратно.
