ГЛАВА 7
Замок Дюрнштейн на реке Дунай, Австрия, декабрь 1192 г.
Я привалился спиной к каменной стене и вжимался в нее до тех пор, пока холод не стал пробираться сквозь тунику. Я шагнул вперед. Глаза постепенно привыкали к темноте. Крошечное окошко пропускало много ледяного воздуха, но мало света. Оно выходило на запад, а погода с самого нашего приезда была ненастной. Мрачные тучи зачастую окутывали крепость от рассвета до заката. Я проделал дюжину шагов до дальней стены, повернулся, припал спиной к задней стене и стоял, пока не ощутил холод, потом вернулся обратно. По моим подсчетам, я сделал двести таких проходов, а по ощущениям — в пятьдесят раз больше. Я поставил себе задачу совершать подобные прогулки дважды в день. За всю жизнь мне не приходилось выполнять такой надоедливой работы столько раз. Но больше заняться было нечем, разве что валяться на соломенном тюфяке, как делал Гийом. Помимо тюфяков, обстановку составляли два неудобных стула да ведро, чтобы справлять нужду.
Гийом не возражал против того, чтобы проводить в дреме час за часом, но для меня это было верной дорогой к безумию. Его молчание еще сильнее побуждало меня предаваться размышлениям. Уголки моих губ поднялись в печальной улыбке. Теперь я думал все время, когда не спал и не расхаживал по комнате.
Было раннее утро второго дня после нашего приезда, которому предшествовала поездка за пятьдесят миль из Вены. С королем нас сразу разлучили, и мы его больше не видели. Вскоре после того как нас поместили в узилище, я услышал эхо его голоса, разносившееся по коридору, и крикнул в ответ, прежде чем караульные успели нас остановить; из этого я сделал вывод, что ему отвели соседнее помещение. Выяснилось, что одни стражи настроены дружелюбнее других и не мешают нам переговариваться. Благодаря монетке — мне удалось сохранить потайной кошель, который я носил на ремешке на шее, — караульные глохли в нужное нам время.
Обстановка у короля была не в пример роскошнее нашей: кровать, стол и стулья, очаг, даже гобелены на стенах. Но его точно так же не выпускали из комнаты, ни днем ни ночью. К нам с Гийомом посетителями приходили только слуги, приносившие пищу по утрам и вечерам. За ними надзирали молчаливые, суровые стражники. А вот Ричарда навестили Хадмар фон Кюнриг, кастелян замка Дюрнштейн и один из самых доверенных вассалов герцога, и сам Леопольд. У первого из них король выведал, что Бертольф остался в Вене и, если верить словам Хадмара, парня должны были отпустить, как только он оправится от ран.
Второе посещение вышло не таким приятным. Услышав, как Леопольд и Ричард кричат друг на друга, мы с Гийомом приложили уши к двери. Леопольд обзывал короля высокомерным искателем славы, думающим только о себе. Более того, продолжал герцог, он — бессовестный вор, не останавливающийся даже перед убийством. Это был еще один прозрачный намек на Конрада Монферратского.
Ответ короля был подобен извержению вулкана. Он клеймил Леопольда, никчемного хлыща, норовящего выехать на спине у других. Был бы он в Акре, с издевкой заметил Ричард, если бы не его, короля, камнеметные орудия? Так и сидел бы на берегу, повелевая песочным замком, поддел его король.
В последнем замечании была суровая правда — в христианском лагере нередко награждали Леопольда этим «титулом». Взбешенный герцог выскочил из комнаты Ричарда и, чертыхаясь, зашагал по коридору.
Хорошо зная нрав Ричарда, мы с Гийомом не пытались сразу переговорить с ним. После бури наступает затишье, с королем происходило то же самое. В тот день, чуть позже, на службу заступил добросердечный караульный, разрешивший нам перемолвиться парой слов. Первым молчание нарушил Ричард. Он был зол на себя: признавал, что поддался гневу и что эта вспышка не поможет ему наладить отношения с герцогом. Редкий, если не единственный случай, когда король делал подобные признания. Я надеялся, что это не означает душевного надлома, не является скорым следствием пребывания в тюрьме. По своему опыту я знал, как это бывает, так как провел неделю в заточении сразу после прибытия в замок Стригуил. Это было много лет тому назад.
Я спросил у Ричарда, известны ли ему намерения герцога Леопольда в отношении него.
— Нет, Руфус, — ответил он, и только тогда в его голосе прорезалась усталость. Но он тут же рассмеялся и заметил, что, может, и выяснил бы их, если бы не довел Леопольда до белого каления.
Больше о нашей судьбе мы не разговаривали, но было понятно: жизнь Ричарда не находится в опасности, ибо ни один человек в здравом уме не пойдет на цареубийство. Учитывая мстительность Леопольда, королю не так-то просто будет вырваться на свободу, однако, если держать монарха в заточении, это мало что даст. А получив за него выкуп, герцог сделается баснословно богатым. Король твердо стоял на том, что я и Гийом должны быть включены в сделку, и это давало надежду, особенно когда я думал о том, сколько месяцев потребуется, чтобы собрать в Англии деньги. Суровая правда заключалась в том, что нам предстояло провести в плену по меньшей мере год.
Светлым лучом во мраке был только Рис — если ему удалось добраться вслед за нами до Дюрнштейна. Было бы настоящим чудом, сумей он освободить нас из неприступной крепости, полной солдат Леопольда. И поскольку ничего иного не оставалось, я возложил все надежды на Риса, самого преданного из товарищей.
<...>
Я всегда бдительно прислушивался к шагам в коридоре. Обычно это караульные приходили сменять товарищей, иногда заглядывали Хадмар, священник или даже Леопольд — поговорить с королем. Да простит меня Господь, я старался как мог подслушать разговор. Гийом не отставал от меня, и мы разыгрывали в кости самое удобное место — у двери. Но что-нибудь разобрать удавалось только тогда, когда Ричард выходил из себя. После ссоры с Леопольдом подобное случилось лишь однажды, в день Нового года. В тот раз тяжесть монаршего гнева обрушилась на Хадмара из-за принесенных им новостей. Пока он их не выложил, мы с Гийомом подслушивали без всякого успеха.
— Что-что сделал Генрих? — взревел Ричард. Ответ Хадмара прозвучал неразборчиво.
Мы с Гийомом озадаченно переглянулись. Леопольд в любом случае известил бы о пленении английского короля своего сюзерена. А вот поведение Генриха предугадать было сложнее.
— Негодяй! Мерзавец! Подлец! Повтори, что сказал Генрих!
Хадмар возвысил голос:
— «Мы сочли уместным известить вашу светлость, понимая, что эти новости принесут вам неизбывнейшее удовольствие».
— Да уж конечно! Филипп горы перевернет, ни перед чем не остановится, лишь бы удерживать меня в плену. Это ты понимаешь? Он все до медяка спустит, только бы добиться этого!
— Господь милосердный! — прошептал я. — Узнав, что Леопольд захватил короля, Генрих послал весточку во Францию.
Гийом скривился:
— Представляю, как Филипп прыгал от радости.
— И что ответил Леопольд, скажи, пожалуйста? — взревел король. — При всей его неприязни ко мне, он ведь не захочет, чтобы меня упрятали во французскую темницу и выбросили ключ?
— Конечно нет, сир, — с готовностью подтвердил Хадмар.
— В таком случае дал он клятву не передавать меня Генриху или нет?
На этот раз ответ кастеляна прозвучал тише.
— Нет, разумеется нет, ведь император — его сюзерен! — пророкотал Ричард. — Как я убедился, у большинства людей порядочность имеет свои пределы, и Леопольд не исключение!
Хадмар не сумел успокоить короля, и вскоре Ричард попросил его уйти.
Когда шаги кастеляна стихли, я немного выждал, давая гневу короля улечься, потом с тревогой спросил у него, все ли хорошо. Ответом был взрыв горького смеха.
— Хуже, чем могло бы быть в первый день нового года, Руфус. Филиппу Капету известно, что я здесь, и он выражает сильное желание внести за меня выкуп. Сдается, какую бы цену ни заломили Леопольд или Генрих, это не имеет значения: Филипп настолько меня ненавидит, что заплатит, сколько попросят, а то и больше.
— До этого наверняка не дойдет, сир, — сказал я, сам понимая, насколько неубедительно звучат мои слова.
— Дай бог, чтобы не дошло, — отозвался король. — Но вам хотя бы не придется разделить мою судьбу — об этом я позабочусь.
— Нет, сир! Мы останемся с вами! — вскричали мы с Гийомом в страхе.
— Не вижу смысла всем троим гнить в тюрьме.
— Мы не для того все это время были рядом, сир, чтобы нас теперь отослали! — пожаловался я. — Наше место всегда возле вас.
На некоторое время воцарилось молчание, потом Ричард рассмеялся.
— Ах, Руфус, Руфус, мой твердолобый ирландец! И ты, Гийом, упрямец из упрямцев.
— Обуреваемый чувствами, он добавил: — Воистину, вы лучшие из моих людей.
Мы с Гийомом заулыбались как слабоумные.
Странная штука жизнь. Мы по-прежнему оставались пленниками. Надежды на освобождение оставались неопределенными и, возможно, даже уменьшились после новости о Филиппе, но похвала короля влила в нас новые силы, приободрила: мало что могло подействовать так же.
На следующее утро пришел Хадмар в сопровождении нескольких стражников и увел короля. Я колотил в дверь, пока не ободрал кулаки, требуя, чтобы мне разрешили к нему присоединиться, — все впустую.
— Не причиняйте ему вреда! — кричал я в замочную скважину. — Мужайтесь, сир!
Ответа не было. Я осел на пол, негодуя на свою беспомощность, сгорая от желания сделать для него хоть что-нибудь, пусть самую малость.
— Как думаешь, куда они пошли? — спросил Гийом, переживавший не меньше меня.
У меня не было мыслей на этот счет. И вдруг наступило прозрение.
— Леопольд повез его на встречу с Генрихом, — сказал я. — Есть ли лучший способ подогреть алчность императора, чем показать ему товар лицом?
Догадка оказалась верной. На следующий день двое караульных делились сплетнями близ нашей комнаты. Мы с Гийомом в достаточной мере нахватались немецкого и вдвоем уловили суть беседы, в которой часто встречались слова «König», «Löwenherz» и «Kaiser Heinric»*. Еще упоминалось название «Регенсбург». Гийом утверждал, что это город на севере, близ границы с владениями Генриха.
Едва закончив подслушивать разговор, я упал на колени, и молитвы мои давно не были такими горячими и искренними. Мысль о том, что Ричарда передают Генриху, а затем Филиппу, пока мы сидим в Дюрнштейне, не в силах ничего предпринять, была невыносимой.
<...>
Несколько дней известий не поступало. Затем вернулся Леопольд — это мы выяснили, подслушав разговор караульных, — но без Ричарда. Мой страх по поводу того, что короля выдадут Генриху, слава богу, быстро прошел. Государя поместили в другой замок, тоже принадлежавший Леопольду, только мы не знали в какой. Стражи выстреливали слова так быстро и с таким гортанным выговором, что я не смог даже понять, обсуждают ли они, почему Ричарда не доставили обратно в Дюрнштейн, или нет.
<...>
После всех этих волнений добрые вести пролились как бальзам на душу. Нас проведал кастелян Хадмар, что само по себе было странно. После нашего прибытия он проявлял к нам полное безразличие. Вскоре мы поняли, что движет им. Нас переводили в замок ближе к Вене, где нам предстояло воссоединиться с Ричардом. Мы с Гийомом обнялись, почти такие же радостные, как если бы нас освободили.
— Спасибо, сэр, — сказал я. — Нам хочется одного — быть там, где наш господин.
Хадмар кивнул. Невысокий, худощавый, медлительный, он производил впечатление человека порядочного.
— Я понимаю, — ответил он.
— Почему короля не вернули сюда? — отважился спросить я.
Кастелян замялся:
— Герцог счел, что это слишком рискованно.
Я бросил взгляд на Гийома.
— Из-за императора?
— Да, — признал Хадмар, снова поколебавшись.
— Выходит, встреча прошла не слишком успешно?
— Это так.
— Леопольд опасается, что Генрих может силой забрать короля отсюда?
— Увы, да.
— Такова человеческая природа, — произнес я, безмерно довольный тем, что Леопольду хватило ума не уступить Ричарда своему сюзерену. — Зачем платить за то, что можешь получить даром?
— Вот именно, — сказал Хадмар с печальной улыбкой.
— Значит, нас поместят в новую тюрьму? — спросил я. — Леопольд будет продолжать переговоры с Генрихом?
— Таков его замысел.
Я решил зайти с другой стороны.
— Чем объясняет твой господин столь неподобающее обращение с английским королем?
— Король оказался в заточении из-за оскорблений, нанесенных им в Акре. Он унизил не только герцога Леопольда, но и саму Австрию.
Хадмар был явно раздосадован тем, что ему пришлось вспомнить об этом.
— Возможно, — согласился я, стараясь не задевать его гордость. — Но Ричард принял крест и повел войско в Утремер. Он побил Саладина и завоевал для всех христиан право беспрепятственно посещать Иерусалим. Разве не возмутительно, что его пленили и собираются продать тому, кто больше заплатит?
Хадмар затрепыхался, как рыба на крючке.
Я осмелел:
— За содеянное герцог подвергается риску вечного проклятия, и должен это понимать. Когда папа Целестин узнает...
Отлучение являлось самой строгой из церковных кар, навечно обрекающей на адское пламя. При одной мысли об этом большинство людей, включая меня, охватывал ужас.
Хадмар вновь сильно смутился:
— Герцог никогда не желал нанести церкви подобное оскорбление.
— Тогда почему он удерживает в плену короля? — рявкнул я. — Ради денег! Другой причины нет!
Хадмар ничего не ответил и направился к двери.
* Король, Львиное Сердце и император Генрих (нем.).
