Глава пятая
Паника, или буря налетает, а душа отлетает
В последующие недели каждое уханье совы или скрип койки мы принимали за клич Голодного Боба, вышедшего на охоту, чтобы добыть сочный стейк из человечинки. Дылда Джон трижды чудом не словил пулю, когда выходил полить цветочки посреди ночи. Мы засыпали настороже и просыпались измотанными, так что ни у кого не оставалось сил работать.Но потом Ули снова озадачил нас, дав то самое поручение, которого мы так ждали. Мы начали объезжать лошадей для предстоящего сгона скота.
Целую неделю задницы у нас взлетали выше головы, пока мы укрощали норовистых жеребчиков — и наслаждались каждой минутой скачек. По вечерам, исцарапанные и побитые, все валились на койки, и стены барака сотрясал храп спящих мертвецким сном мужчин.
Когда мы наконец выехали с ранчо в поисках скота, то обнаружили, что макферсоновская команда все же сделала хоть что-то полезное: устроила лагерь с запасом сена и хлопкового семени и пригнала тысячу голов с окраинных пастбищ. Нам самим соваться на дальние угодья не полагалось — Ули запретил отъезжать дальше пяти миль от замка. А на случай, если мы забудемся и пересечем эту границу, Паук или Будро постоянно следили за нами.
И все же однажды Старый сумел избавиться от назойливых провожатых. Ули нужно было починить водяной насос, работавший от ветряка, и мой братец вышел вперед и заявил, что мы с ним знаем ветряные мельницы как свои пять пальцев — что было бы правдой, если бы мы видели собственные руки всего разочек, да и то издалека.
Мы воевали с деревянным чудовищем несколько часов, изгваздавшись в густой черной смазке с ног до головы. К счастью, единственными зрителями были изнывающие от жажды коровы, потому что Паук и альбинос присматривали за остальными осиногнездовцами. Каким-то чудом мы все же заставили ветряк качать воду и, отмывшись и вволю напившись сами, дали попить и коровам.
На обратном пути я слегка надулся, гордясь нашей изобретательностью, но Старый почему-то совсем понурился. Он ехал медленно, скособочившись в седле и низко опустив голову.
— Тебе что, дурно?
— Нет, мне не дурно, — буркнул Густав. — Я кое-что ищу.
— Какое еще «кое-что»?
Брат остановил лошадь и выскользнул из седла.
— Вот такое, — ответил он, указывая на землю, где, по-моему, не было ровно ничего особенного.
Густав опустился на колени и пополз по траве.
— Третий раз за все эти дни, — пробормотал он.
— Третий раз за все эти дни — что?
Он кинул на меня раздраженный взгляд.
— Третий раз за все эти дни я понимаю, что только у меня одного здесь есть глаза.
Братец всегда отличался талантом следопыта, но это не значило, что я готов был стерпеть его чванство.
— Ладно, вождь Зоркий Глаз, — сказал я. — Скажи уж наконец своему глухому, тупому и слепому бледнолицему брату, что, по-твоему, там такое.
Старый снова ткнул пальцем.
— Ты точно слепой, если сам не можешь объяснить.
Я видел одну траву, но Густава такой ответ вряд ли устроил бы. Поэтому я решил блефовать:
— Ну, теперь-то, когда ты показал, все ясно как день.
— Именно. Как и это. — Он указал на вытоптанную проплешину неподалеку.
— Ага, само собой. Как же я сразу-то не разглядел.
Старый кивнул.
— И наверняка ты можешь сказать мне, что это такое. — Он пихнул носком сапога влажную коровью лепешку.
— Ну конечно.
— И?..
— Это… это…
— Это дерьмо, брат, как и половина того, что ты мелешь. А теперь возьми мою лошадь под уздцы и двигай за мной. Хочу посмотреть, куда ведет эта тропа.
Я выругался, но повиновался. Годами я терплю от брата такие слова, которых не стерпел бы ни от кого другого. Видимо, дело в том, что он единственный Амлингмайер, который может сказать мне хоть что-то.
Густав медленно пошел дальше, наклонившись вперед, как курица, высматривающая в траве зернышки. Я с лошадьми тащился следом. Минут через пять стало понятно, куда мы движемся. В полумиле на восток виднелся поросший кустами каменистый утес. По чьим бы следам ни шел мой братец, его цель направилась именно туда.
Но до утеса мы так и не добрались. Густав выпрямился и повернулся к северо-западу, откуда на нас галопом скакал Паук. Казалось, он намеревается промчаться прямо сквозь моего брата, не останавливаясь, но Старый спокойно стоял и смотрел на Макферсона. Когда Паук наконец натянул поводья, его лошадь почти наступила на носки сапог Густава, но брат даже не шелохнулся. Зато я подскочил за нас обоих.
— Какого черта вы здесь делаете? — Паук каким-то образом просек, что орать надо на Старого, тогда как я служу не более чем передвижной коновязью. — Вам сказано работать на ветряке. Мы говорили вам, тупицам, не…
— Я иду по следу человека, — спокойно перебил Густав.
— Что?
— Ты спросил, какого черта я здесь делаю. Вот тебе ответ.
Паук заломил поля своей пропитанной потом шляпы «Босс прерии».
— А ну, повтори!
Старый показал на то место, где несколько минут назад спрыгнул с лошади.
— Вон там кто-то разорил гнездо куропатки. Думаю, искал яйца или птенцов. И кстати, забавно: кто бы это ни был, лошади у него, похоже, нету.
— Пеший?
— Верно.
— Эй, — решил вставить слово и я, — по-твоему, это может быть?..
Паук, не оценив моего вклада, рыкнул:
— Заткни пасть! — и снова повернулся к Густаву: — Этот след — как думаешь, куда он ведет?
Старый уклончиво пожал плечами:
— Чтобы узнать, надо добраться до конца.
— Ладно. — Паук внимательно осмотрелся, и вовсе не для того, чтобы насладиться закатом: он запоминал место. —Возвращайтесь к себе в барак, и никому ни слова. Откроете рот — выковыряю у вас глаза и съем, как пару вареных
яиц. Поняли меня?
Мой братец рассеянно почесал за ухом, словно пытаясь вспомнить, где оставил трубку.
— Вас поняли, — наконец ответил он.
Паук ехал прямо за нами до самого барака. От его близости за спиной мне было немного не по себе. Однако мы добрались до кораля, так и не получив пулю в спину. В отличие от нас, Паук не стал расседлывать лошадь, а отправился искать своего брата и Будро, а потом они все вместе поскакали на пастбище.
— Думаешь, это Голодный Боб? — спросил я, глядя на облако пыли, поднятое их лошадьми.
Старый не ответил.
— Наверняка за его голову назначена награда. Причем большая. Долларов пятьсот… а то и тысяча.
Ответа снова не последовало.
— Думаю, Макферсоны это и задумали, — продолжал я. — Хотят вырвать награду прямиком у нас из рук, а ведь именно мы…
— Мы? — прервал молчание брат.
— Ну ладно, ты. Но дело в том…
— Нет никакого дела. Нет, пока мы не выяснили факты. А теперь помолчи. Я думаю.
Я замолчал — и Густав тоже. За остаток вечера он нарушал тишину лишь в те моменты, когда чиркал спичкой, чтобы раскурить трубку. Ему-то, конечно, молчание давалось легко, для меня же это была пытка. С десяток раз меня подмывало разболтать остальным о нашей находке, но уж очень не хотелось, чтобы мои глаза оказались в зубах у Паука, и я ограничился разговорами о картах и бычках.
На следующий день Ули дал мне новую тему для разговоров. Поступили новые распоряжения: никаких больше ветряков — мы вместе с остальными должны были таврить телят.
— Похоже, тебя не хотят пускать на пастбище, где ты можешь снова заметить след, — предположил я, когда мы с братом разжигали костер для клеймения.
— Или не хотят, чтобы я заметил, что там больше нет ничьих следов, — добавил Густав.
— Что? Думаешь, они уже кого-то поймали?
Братец лишь пожал плечами.
— Что ж, если и поймали, то, черт возьми, уж точно не Голодного Боба, — заметил я.
Старый оторвался от костра и уставился на меня, приподняв бровь.
— Если бы Макферсоны словили Боба, им пришлось бы сразу везти его в Майлз-Сити, — объяснил я. — Да они бы и до сих пор там торчали, продувая денежки на вино, женщин и песни… или, скорее, на виски, шлюх и снова на виски.
Густав нахмурил брови и скривился, будто отведал подгорелого пирога с уксусом. Его гримаса говорила: не вполне уверен, что смогу это проглотить.
— Может, и так, — протянул он, и другого ответа я так и не дождался.
Всю следующую неделю мы клеймили телят и коров, так что начало казаться, будто в мире нет ничего, кроме коровьих задниц. Но когда мы наконец получили передышку, меня она не обрадовала. Около полудня пелена черных туч закрыла солнце, словно каменной стеной. Послышался далекий раскат грома, и волоски у меня на загривке встали дыбом — говорю буквально, а не просто для красного словца. Молнии сверкали еще далеко, но воздух вокруг уже потрескивал от электричества. Повсюду замелькали зеленоватые искорки, а уши лошадок и рога быков засветились, будто лампы.
Похоже, что надвигалось нечто по-настоящему ужасное, и все — даже Ули, Паук, Будро и остальные из их барака — выехали на пастбище, чтобы согнать скот на высокое место. Когда хлынет ливень — а он обещал хлынуть как из ведра, — мгновенно начнется потоп. Пересохшее русло за пару минут превратится в ревущий поток, и корове, лошади или человеку, застигнутым в таком месте в начале ливня, ничего не стоит утонуть.
И это далеко не единственный способ погибнуть во время грозы. Бывает, что зеленые искры начинают прыгать с коровы на корову, сея страх. Вскоре и лошадь под человеком начинает пугаться, и достаточно одного хорошего раската грома, чтобы все четвероногие создания понеслись прочь. Если в этот момент упасть с лошади, нечего будет даже хоронить.
Такие ободряющие мысли крутились у меня в голове, когда я вместе с парнями гнал стадо в триста голов из долины на холм. К тому времени воздух настолько наэлектризовался, что веки покалывало, а во рту стоял металлический вкус, будто там полно медяков. Внезапно налетел яростный порыв ветра. Не засунь я поглубже ноги в стремена — улетел бы, как воздушный змей. И тут же хлынул ливень, настолько зверский, что как бы загар не смыл.
В пелене дождя передо мной возникло видение столь неожиданное, что пришлось стереть заливающую глаза воду и всмотреться, убеждаясь, что это не игра света и тени. Верховой был в котелке вместо широкополого стетсона и в черном сюртуке вместо желтого дождевика.
— Гоните скот! — кричал всадник.
Его голос я узнал еще до того, как разглядел лицо, и мое изумление удвоилось. Это был Перкинс.
Я почти не видел управляющего «ВР» на улице, а верхом — и вовсе ни разу. И тем не менее он был передо мной на Пудинге, самом смирном коняге на всем ранчо. Пудинг не отличался резвостью, зато мог похвалиться сообразительностью: завяжи ему глаза и брось на любом пастбище, к вечеру сам придет к конторе попросить сахарку. Лучшая лошадь для того, кто не очень-то смыслит в лошадях, а Перкинс явно не смыслил вообще ничего, раз выехал из замка в такую погоду.
— Гони их на высокое место! Высокое место!
— Да, сэр! — прокричал я. — Высокое место!
Перкинс кивнул, махнул рукой — мол, займись делом — и пропал во мгле.
Готовность управляющего рискнуть здоровьем и жизнью ради того, чтобы приказать мне делать именно то, чем я и без того занимался, могла бы показаться крайне глупой, будь у меня время задуматься. Но я занимался куда более насущным делом. Земля быстро превращалась в густую черную жижу, и моя пегая уже несколько раз едва не упала, увязнув в ней. Скачка в грозу — отличный способ сломать лошади ногу или ездоку шею, и оставалось лишь гадать, что произойдет первым.
Спустя то ли несколько часов, то ли несколько дней — мне уже было все едино — появился другой одинокий всадник, на сей раз Паук. Хотя обычно от него исходила одна лишь желчь, сейчас его слова показались сладчайшим медом.
— Возвращайтесь! Мы сделали что могли! Марш на ранчо!
Никто не возражал. Осиногнездовцы забились в барак и повалились спать, мокрые и скользкие, как угри. А наутро перед нами предстал мир, состоящий из солнца и грязи. Глянешь вверх — ясная синева, глянешь вниз — грязно-бурая жижа. Швед сварганил нам булочки с ветчиной, и мы принялись обсуждать вчерашнюю грозу — вечером все так вымотались, что было не до разговоров. Я ждал подходящего момента, чтобы вставить слово о встрече с управляющим, но появился Ули и ускорил дело.
— Кто-нибудь из вас видел Перкинса? — спросил Макферсон.
— Сегодня утром — нет, — ответил я, а остальные только пожимали плечами и мотали головами.
— Почему ты сказал «сегодня утром»?
— Я наткнулся на него вчера во время бури.
— Что?!
— Я тоже его видел, — вставил Дылда Джон.
— И я, — добавил Мизинчик Харрис.
— Мы были милях в четырех на юго-запад, гнали скотину с равнины, — пояснил я.
— Какого черта Перкинсу там понадобилось?
Я пожал плечами.
— Может, помочь хотел.
Ули прищурился на меня, и мы поняли, что он сейчас скажет.
— Гм, а я его не видел. И в доме его нет.
Мы, не говоря ни слова, отодвинули тарелки и взяли седла. Все знали, что нужно делать. Дылда Джон, Мизинчик и я провели всех туда, где видели Перкинса, а оттуда мы разбрелись в разные стороны.
Поиски были недолгими. Ули выстрелил в воздух, и все собрались на звук. Дылда Джон с Макферсоном стояли у черно- красно-бело-желтого пятна в грязи. Черным оказался сюртук.
А остальное… ну, вы уже знаете.
Всего несколько часов назад это был человек.
