В первом часу пополудни все мы, постояльцы отеля, расселись в салоне — мебель в скандинавском стиле, виды острова Корфу по стенам, — и мадам Ауслендер подробно и бестрепетно информировала нас во всех подробностях о самоубийстве Эдит Мендер.
Используя кинематографический термин, это действо можно было бы считать чем-то вроде establishing shot — общим планом, определяющим время и место действия: кроме меня, присутствовали Пьетро Малерба и Нахат Фарджалла, доктор Карабин, Пако Фокса и супруги Клеммер. Хозяйка сообщила нам, что еще раз связалась по радио с полицейским управлением Корфу и ее заверили, что, как только погода позволит, нам пришлют следственную группу, которая и займется покойной Эдит Мендер. Пока процедура откладывается, а наш островок отрезан, самое разумное для нас было бы вернуться к обычной жизни или хотя бы попытаться это сделать.
Первым взял слово доктор. Он только что оставил Веспер Дандас в ее номере, вверив попечению Эвангелии и дав большую дозу веронала, от которой англичанка должна будет проспать весь остаток дня. Карабин потеребил бороду, слегка откашлялся и начал:
— До приезда полиции и судьи вы, мадам Ауслендер, как владелица этого отеля, представляете здесь власть. — Он обвел нас взглядом, чтобы убедиться в нашем согласии. — Не так ли?
— Можем считать, что так, — ответила она после краткого колебания.
Карабин показал на Фокса, Малербу и меня:
— В таком случае наше расследование можно считать завершенным?
Рахиль Ауслендер взглянула на него с подозрением:
— Было бы преувеличением давать этому столь громкое имя. — Она снова замялась на миг. — Мы посетили павильон скорее как свидетели, нежели в какой-то иной роли.
— Естественно, — сказал доктор не очень уверенно. — Тем не менее я пребываю в сомнениях... И вероятно, не я один.
Мадам Ауслендер в замешательстве потеребила кольца на правой руке:
— Не понимаю, что вы хотите сказать.
Доктор, казалось, подыскивал нужные слова.
— Есть кое-какие неясности в этом ужасном происшествии в павильоне, — вымолвил он наконец. Малерба грубо захохотал. В руках у него был стакан с виски, а глаза ехидно щурились.
— Неужто опять заведем старую песню о том, что это может быть не самоубийство?
— Я сказал лишь то, что сказал.
— В павильоне вы обнаружили то же самое, что и все мы, — огрызнулся Малерба. — Всё было на виду.
— Всё, да не всё. — Доктор с озабоченным видом показал на меня. — Меня немного беспокоят кое-какие наблюдения, сделанные этим господином. Я бесстрастно выдержал обращенные на меня взгляды. Внезапно все мы стали выглядеть подозрительно.
***
— Не припомните ли какой-нибудь подробности, которая могла бы нам пригодиться?
— Да вроде бы нет... За прошедшие дни все было именно так, как я сказал. — Он помолчал, вспоминая. — Разве что однажды...
Я взглянул на него со вновь пробужденным интересом:
— Да?
Он замялся:
— Едва ли это будет...
— Вы расскажите, а мы решим.
Он раздумывал еще мгновенье и наконец вымолвил:
— Ну, как вы знаете, вечером я играю на рояле в баре...
— И?
— Однажды, когда после ужина там собрались наши постояльцы — и вы в том числе, — одна из этих дам попросила меня сыграть некую определенную мелодию...
— А раньше никогда этого не было?
— В том-то и дело, что это произошло впервые. Потому я и запомнил. Я немного удивился тогда... Дама была оживлена, весела, улыбалась...
— Навеселе? — решил уточнить Фокса.
— Веселая, как я сказал.
— А которая из двух заказала вам?..
— Точно не помню, то ли одна, то ли другая. — Он склонил голову, припоминая. — Впрочем, кажется, это была мисс Эдит Мендер.
— И что же она попросила сыграть?
— «Очарование» Карлоса Риверы. Я сыграл. Дослушав до конца, обе поднялись и удалились.
— А кто, кроме них, был в баре?
— Доктор Карабин... И вот этот господин. — Он показал на Фокса. — Кажется, еще и супруги Клеммер... А еще вы, мадам Фарджалла и синьор Малерба.
Я откинулся в кресле и кивнул, подтверждая. Жерар вновь потеребил узел бабочки.
— Как раз тогда вы все и вышли из ресторана. «Очарование», как я сказал. Потом постепенно начали расходиться, и я перестал играть.
— Вы помните, в каком порядке мы выходили?
— Кажется... — начал вспоминать Жерар. — Кажется, сначала вы и чета Клеммеров, а потом доктор. Возможно, сеньор Фокса покинул салон после них, но раньше синьора Малербы и синьоры Фарджалла.
— Но вы сыграли эту мелодию дважды, — припомнил я.
— Нет, — вмешался, удивившись, Фокса. — Один раз.
— Мистер Бэзил прав, — поправил его Жерар. — Дважды. Синьора Фарджалла попросила исполнить на бис. Но к этому времени в салоне оставалась только она и синьор итальянец.
— Я слышал ее из своего номера. — Я взглянул на Фокса. — А вы нет? Ведь ваш номер напротив моего.
— Не помню. — Он закурил. — Скорее всего, я уже спал.
Ужин вышел печальный и проходил в молчании. Веспер Дандас оставалась в своем номере, куда время от времени к ней наведывалась мадам Ауслендер. «Спит», — докладывала она по возвращении, и все на этом. Обстановка в зале заметно изменилась, потому что у каждого было время поразмыслить. Мы сидели, уткнувшись в тарелки, боясь, что, если бросим взгляд на сотрапезников, это будет выглядеть беспардонно. Никто, разумеется, не переоделся к ужину, потому что это был не фильм Грегори Ла Кавы. Только Жерар блистал своим смокингом, Спирос — белой курткой, а Эвангелия — голубым форменным платьицем с передником. Все остальные предпочли вольный стиль, при галстуке был один я. К светскому общению мы были непригодны. Царило ощущение нереальности всего происходящего, витал дух взаимной подозрительности, так что неуместная шутка Малербы атмосферу не разрядила:
— Надеюсь, суп не отравлен?
Он задал этот вопрос Эвангелии, когда она наполняла ему тарелку, и бедняжка задрожала и стала оглядываться по сторонам, ища поддержки. Шутку не оценили. Супруги Клеммер из-за своего столика обернулись к Малербе, испепеляя его взглядами, и даже Нахат Фарджалла протянула унизанную кольцами руку и с безмолвным упреком дотронулась до его локтя. Я, сидевший рядом, вообще промолчал.
***
Я пересек холл, направляясь к лифтам и к своему номеру. В эту минуту из кабинета появилась хозяйка. И двинулась ко мне.
— Есть новости? — спросила она.
— Мало, — ответил я флегматично.
Она кивнула с таким видом, словно другого и не ждала. Взглянула на фонарь, который я все еще держал в руке. Потом на левую лестницу, ведшую в номер Веспер Дандас.
— Вы были любезны с ней. Даже деликатны... Спасибо вам за это.
Я вздернул брови, как бы удивляясь незаслуженной похвале.
— На самом деле нет. Этого было мало. Но всему есть границы.
— Хорошо бы вам их не переходить, — вздохнула хозяйка. — Надеюсь, вы знаете, где следует остановиться. Понимаете? И не воспримете все это чересчур серьезно.
— О, клянусь Юпитером, никогда!
Она оглядела меня оценивающе и слегка скептически. Да, когда-то эта женщина была очень хороша собой. И сейчас сохраняла привлекательность. Я попытался представить, какова была она, попав в Освенцим, и в каком состоянии вышла оттуда. И спросил себя, сумел ли бы там выжить сам. По опыту моего общения с людьми из Голливуда — а достоинство и доблесть не очень им присущи, — к выжившим я всегда относился не без опаски. Неким образом я понимал, что смерть Эдит Мендер не стала для мадам Ауслендер потрясением и заботила ее лишь тем, в какой степени может сказаться на репутации ее отеля. Эти черные непроницаемые глаза видели мученическую смерть тысяч людей. Еще один труп не мог ее ужаснуть. В этот минуту погас свет: Жерар выключил генератор. Я зажег фонарь, а хозяйка, взяв спички, — две керосиновые лампы в холле.
— Я видела многие ваши картины, — сказала она.
Я погасил фонарь.
— Спасибо... Надеюсь, вам понравилось.
— Вы великий актер. И лучший Шерлок Холмс всех времен.
Она изо всех сил старалась быть любезной. Я улыбнулся:
— Но это не превращает меня в лучшего сыщика.
Она кивнула медленно и раздумчиво:
— Нет, конечно. В этой затее есть нечто искусственное. Но вот что забавно: все мы — и я тоже — поддались на этот почти ребяческий обман.
Я взглянул на нее с неподдельным удивлением:
— И вы тоже?
— Да, и я. То, что я помалкиваю, еще не значит, что меня не интересует происходящее.
— Одни относятся к этому серьезней, чем другие.
Она бесстрастно кивнула:
— В глубине души все — все мы — немного сироты. Слишком много кино, слишком много радио, слишком много телевидения. Недавней войны и мелких войн, последовавших за ней, страха перед атомной бомбой и всего прочего... Вы не находите? Полагаю, мы все нуждаемся в определенных дозах...
— Вымысла?
— Да. Мне так кажется. Чего-то такого, что позволит нам, перевернув последнюю страницу, прочитав на ней или на экране слово «конец», закрыв книгу или встав с кресла в кинотеатре, верить, что все осталось позади, что эти истории дорассказаны.
