— Луиза! Где твоя кастрюля? Как, ты не взяла кастрюлю?! — Мама сунула голову в гараж, где я пыталась разобрать коробку с одеждой, и сокрушенно вздохнула. — Нет, вы только посмотрите! Загромоздила коробками весь гараж. Из-за тебя папе не достать газонокосилку.
На самом деле я уже говорила об этом папе, когда мы запихивали коробки в гараж, но папа лишь пожал плечами и сказал, что ничего страшного. Прямо сейчас он, едва различимый на фоне высокой, почти по пояс, травы, сидел в шезлонге в нашем крохотном садике и открывал очередную бутылку пива.
— Стыд и позор, — пробормотал он, в очередной раз хлебнув пива.
— Этот человек всю свою жизнь только тем и занимался, что готовился к карантину, — заявила мама, пока я пыталась водрузить одну коробку на другую. — Отлеживает себе бока двенадцать часов в день с перерывами на обед. Шевелись, Бернард! Осталось десять минут до «Аплодисментов»! А ну-ка поднимай свою задницу!
— Мама, прекрати это так называть! А я обязательно должна с вами идти? Мне и вправду нужно разобрать коробки.
— На прошлой неделе от этих антипригарных сковородок было как-то слишком мало шума. Может, лучше взять пашотницу с металлической поварешкой? Пошли! Мы недолго. А ты здорова? Ты какая-то бледненькая. У тебя, случайно, нет температуры?
— У меня все отлично.
Бросив на меня испытующий взгляд, мама повернулась и ушла в дом.
Я грустно посмотрела на шесть коробок винтажных шмоток, которые купила на аукционе почти два месяца назад, и, закрыв с тяжелым сердцем скрипучую дверь гаража, отправилась искать более звонкую кастрюлю.
Я, как обычно, приехала в Англию в марте, поскольку наведывалась сюда четыре раза в год пополнить запасы своего агентства винтажной одежды «Пчелиные коленки». Обычно я останавливалась у папы с мамой и уже через неделю возвращалась к себе в Нью-Йорк самолетом, а купленную одежду отправляла транспортной компанией.
— Очень странно. В компании говорят, что не могут переслать эту партию моего товара, — проверив электронную почту, сообщила я родителям. — Какой-то там вирус.
— Ну, у нас вечно какой-нибудь вирус, — отмахнулся папа. — Ничего, скоро пройдет. Я слышал, этот вирус подхватили свиньи, но вроде не заметил, чтобы они особо паниковали.
— Но даже и не мечтай уехать к себе в Нью-Йорк, оставив свои коробки захламлять наш гараж! — заявила мама.
— Мама, вот в этой коробке «Шанель». Я скорее куплю для нее билет первого класса и отправлю домой вместо себя.
Я повисла на телефоне, пытаясь дозвониться до авиакомпании, чтобы поменять билет, и в сотый раз удивляясь, почему там никто не отвечает.
А потом объявили карантин.
И мир остановился.
Мэтью, папин приятель по клубу, знавший кого-то, кто знал какого-то госслужащего, сказал, что карантин продлится максимум две-три недели. Я позвонила девчонкам из Магазина винтажной одежды и попросила их закрыть мой отдел, сообщив, что скоро приеду. Затем организовала Сэму онлайн-доставку продуктов, но он сказал, что мне не стоит рваться домой, поскольку парамедиков, как говорят, в любом случае изолируют от семей.
— Если вся эта история затянется на пару недель, тебе пока лучше остаться со своими стариками, чем торчать здесь одной.
Я была рада, что взяла с собой Дина Мартина. Не хотелось оставлять такого немолодого пса одного больше чем на пару дней. И вот теперь он похрапывал в корзинке у моих ног, пока я сообщала по телефону своим постоянным клиентам, что в данный момент занимаюсь закупками за границей, но скоро вернусь с новым товаром.
— Ну надо же, какая безобразная собака! — как всегда восхищенно воскликнул папа, проходя мимо Дина Мартина. — Спорим, он завоюет все золотые медали на конкурсе уродов.
— Тсс! — Я поспешно заткнула Дину Мартину уши. — Ты можешь задеть его лучшие чувства.
— А он каждый раз, как портит воздух, задевает мои. Но я же не жалуюсь!
— Бернард, мы отлично знаем, кто из вас двоих портит воздух, — поставила точку в споре мама.
По мере того как проходили недели, состояние слепой паники, волнения, беспокойства, ярости сменилось своего рода смирением. Что-то типа пяти стадий горя из книги Элизабет Кюблер-Росс, но только с богатой углеводами пищей четыре раза в день и огромным количеством антисептиков, которые мама прыскала на каждого, кто подходил к ней ближе чем на шесть футов. Даже в доме. Родители начали вполне неплохо: комично отпрыгивали в сторону от каждого встречного и радостно обсуждали зеленоватый цвет лица телезвезд, выступавших без профессионального макияжа.
— Иди погляди, что Софи Рэйуорт сделала со своими волосами! Вообще-то, она справляется хорошо. Интересно, какие у нее термобигуди.
— А у этого синоптика проступает седина, — соглашался папа. — Похоже, он сегодня намазал голову сапожным кремом. Смахивает на «форд-тандерберд».
Каждое утро мы с мамой делали в гостиной онлайн-упражнения по системе Джо Уикса. Мы хохотали, обливались пóтом и усиленно старались не врезаться в кофейный столик. Мы ворчливо обсуждали ежевечерние правительственные отчеты по радио, а мама с рвением и безжалостностью наемного убийцы атаковала невидимых микробов, способных проникнуть в дом, обрабатывая антисептиками дверные ручки, кольца для штор, лапы Дина Мартина и три раза на дню мерила нам температуру. Наш дом еще никогда не был таким стерильным. Более того, мама дважды порывалась поменять мне постельное белье, не дав даже толком проснуться.
Мы проводили семейные Zoom-совещания, и пока я пыталась общаться с Триной, их с Эдди крошечная дочка Лила покрывала экран мокрыми поцелуями, а мама безуспешно пыталась вытереть свой компьютер влажной салфеткой. Трина подробно объясняла ежедневные данные получаемых из Лондона таблиц Excel и сравнивала смертность во всем мире с числом госпитализированных, разбивая в пух и прах мамины конспирологические теории, почерпнутые из Facebook.
— Нет, мама, Глубинное государство не разносит вирус через кондиционеры. Нет, полоскать рот перекисью водорода не самая удачная идея.
Они с Эдди так усердно занимались домашним обучением Тома, что его школьные учителя были вынуждены попросить их не гнать лошадей, поскольку Том уже оставил далеко позади остальных детей. И я подозреваю, что в свои три года малютка Лила читает и пишет куда лучше нашего папы.
Каждую неделю я ездила в супермаркет и терпеливо стояла в очереди, потела под расшитой пайетками розовой маской (да-да, старая любовь не ржавеет), кивала всем, кто мог быть нашими соседями, и уворачивалась от идущих прямо на меня пожилых мужчин, словно участвуя в безумном аттракционе, где вместо электромобилей были люди. А потом несла домой свою жалкую добычу совсем как военные трофеи.
— Посмотрите! Настоящая мукá! И йоркширский чай! Это была последняя пачка. Я специально громко покашляла рядом с какой-то теткой, чтобы выгнать ее из прохода.
А каждый четверг мы, выстроившись перед калиткой, отчаянно хлопали и колотили в кастрюли, радуясь тому, что все соседи такие дружные. Мама пихала нас с папой в бок, заставляя хлопать до тех пор, пока мы не начинали вяло ударять в ладоши, словно уставшие тюлени.
— Не хочу, чтобы Шиобан из сорок второго дома говорила, что мы не радеем за Национальную службу здравоохранения, — шипела мама.
— Мама, ты стучишь крышкой от кассароли, печешь кексы для больных в отделении интенсивной терапии и носишь передник, на котором вышито: «Я ЛЮБЛЮ НСЗ». Думаю, они давно все поняли.
Мы уже восемь раз успели выполнить этот ритуал. Я уговаривала себя, что это всего лишь странная короткая интерлюдия и очень скоро я увижу Сэма. Снова заживу нормальной жизнью. Надо просто постараться и получить удовольствие от возможности провести лишнюю пару недель с мамой и папой. И не обращать внимания на то, что дом такой маленький, что стоило мне нечаянно пукнуть у себя наверху, как папа тут же радостно откликался с нижнего этажа. Хотя, по правде говоря, я изо всех сил пыталась поддерживать в них бодрость духа. Мои родители оказались в состоянии определенного рода застоя. Мы с мамой перестали делать онлайн-упражнения Джо Уикса, потому что его сменила красавица-жена, на фоне которой мы казались себе двумя белыми, округлыми, рассыпчатыми картофелинами. Папа вообще сидел сложа руки, только смотрел телик да валялся в шезлонге в нашем заросшем саду. Он скучал по своим друзьям, по клубу, но категорически отказывался общаться с ними по телефону или с помощью компьютера, а поэтому просто сидел и, по маминому выражению, заводил свою шарманку, занудно вопрошая, куда, скажите на милость, катится этот мир. Я выгуливала Дина Мартина по знакомым с детства улицам, и Дин Мартин, кажется, был сыт этим по горло, впрочем, так же как и я, хотя справедливости ради стоит сказать, что недовольная мордочка — это его обычное состояние. Я просматривала Instagram и восхищалась банановым хлебом, который пекли другие люди, туманными закатами, стройными телами в бикини, а потом лежала в постели, удивляясь, что сейчас опять четыре утра, и стараясь не думать о том, что хочу, чтобы завтрашний день поскорее прошел.
И буквально каждый день я по 158 раз проверяла в телефоне, нет ли сообщений от Сэма. А еще как одержимая просматривала статистические данные из Америки. Если Сэму не удавалось звонить каждые двенадцать часов, я внушала себе, что он уже умер. Со временем я перестала слушать новости, поскольку было страшно представить, что могу вернуться совсем в другой мир. Иногда мне начинало казаться, что я существую только тогда, когда разговариваю с Сэмом.
Я скучаю по тебе.
Я скучаю по тебе.
Я тоже скучаю по тебе.
Похоже, мы только это и говорили друг другу.
Я скучала по Сэму так, будто у меня выбили почву из-под ног. Я могла закрыть глаза и живо представить себе, каково это лежать рядом с ним: моя голова покоится у него на груди, наши ноги переплетены, он обнимает меня отяжелевшей со сна рукой, прижимая к себе. Я скучала по нашим воскресным завтракам в закусочной на Коламбус-серкл, по пятничным вылазкам в свет, по прогулкам в ботаническом саду в Проспект-парке. Скучала по нашим плоским шуткам, по корзине с грязным бельем, где была перемешана наша одежда, по радостному замиранию сердца, когда Сэм после ранней смены поджидал меня у магазина на мотоцикле.
И каждое утро я просыпалась и машинально тянулась к нему, а когда понимала, что его рядом нет, то чувствовала, будто передо мной разверзлась пропасть, которую придется перепрыгнуть, чтобы пережить очередной день.
— У меня такое чувство, будто это никогда не кончится, — заявила я во время нашего последнего разговора.
Мне особо нечего было ему сказать. А он мог говорить лишь об экстренных вызовах, о бесконечном переодевании в защитный костюм, об изнеможении, о смерти, о кислороде, о сиренах, сиренах, сиренах, но предпочитал об этом молчать.
— Знаешь, что обычно говорят альпинисты? — спросил Сэм через пару секунд. — Не смотри наверх. Смотри под ноги. Шаг за шагом, Лу. Пока мы не поймем, что вышли на финишную прямую.
Я старалась не плакаться Сэму в жилетку. Ведь он каждый день имел дело с жизнью и смертью, а я — лишь с тем, что папа съел шоколадное печенье, которое спрятала в шкафчике над плитой.
— Береги себя, — прошептала я, суеверно повторяя эту фразу всякий раз, как он заканчивал разговор.
И вот на девятую неделю меня разбудило письмо, пришедшее по электронной почте от Лидии из Магазина винтажной одежды. Я думала, она хочет узнать насчет какого-то платья — мы часто продавали одежду из ассортимента товаров другого, — однако это письмо оказалось непривычно мрачным.
Итак, домовладелец говорит, что не может снизить нам арендную плату. Мы каждый день это обсуждали, но в итоге решили закрыться. В лучшем случае начать продажи онлайн. Мне очень жаль, но у нас нет выбора. Мы едва-едва держимся на плаву.
Может, нам стоит поговорить о совместных онлайн-продажах?
Береги себя, моя сладкая. Мы по тебе скучаем.
Лидия. xxx
Я дважды перечитала письмо, не веря своим глазам, хотя уже много недель назад предчувствовала, что рано или поздно это случится.
Вот такие дела. Моего бизнеса больше нет. А на одну зарплату мы не сможем оплачивать аренду квартиры. Все, к чему я стремилась, все, ради чего я не покладая рук работала последние пять лет, пошло прахом.
— Милая, ты в порядке? — спросила мама, когда я наконец спустилась на кухню. — Ты какая-то бледненькая.
Она сразу пощупала мой лоб. Уровень домашней ипохондрии уже зашкаливал и граничил с безумием. При малейшем покашливании, чихании или намеке на усталость кто-нибудь из нашей семьи начинал бить тревогу: КОРОНАВИРУС! — и моментально отодвигался на безопасное расстояние. Причем хуже всего было то, что ты и впрямь начинал выискивать у себя эти симптомы. Я чувствовала слабость? Определенно чувствовала. И кажется, мне было трудно дышать.
— Просто устала, — ответила я, усевшись за стол.
Я действительно устала. Еще никогда в жизни я не чувствовала себя такой уставшей. Я читала на эту тему статью: при пандемии, очевидно, активируется какая-то часть мозжечковой миндалины, вследствие чего возникает желание убежать от медведя или что-то типа того. Но когда ты не видишь медведя, она еще больше истощает твой бедный мозг. Вчера я попыталась объяснить это Трине по Zoom, но она ответила, что абсолютно уверена, нет никакого медведя, а в моем случае нет даже мозжечковой миндалины, и мне пришлось возразить ей, что в свое время я действительно пережила падение с крыши дома, а поэтому не мешало бы ей заткнуться. В результате мама, вмешавшись в разговор, поинтересовалась: «Нам что, снова двенадцать лет?»
Нет, я никак не могла сказать маме правду.
— Просто не выспалась. Со мной все будет в порядке, — ответила я.
Мама посмотрела на меня так, как обычно матери смотрят на детей, когда не верят ни единому слову, но планируют выжать из них информацию чуть позже, после сериала «Свободные женщины», который вот-вот должен начаться, и вернулась к санобработке швабры и совка для мусора.
В тот вечер я все рассказала Сэму по Skype. Вообще-то, я не любила сообщать ему дурные новости, так как прекрасно знала, что это омрачит ему весь день.
— Ну… может, тебе удастся найти другой аутлет. — Сэм растерянно тер лицо; вид у него бы измученный.
— На Манхэттене? Да и вообще, кто захочет надевать чужую одежду после пандемии? У людей разовьется мизофобия. Патологическая боязнь микробов. Наверняка выпустят какую-нибудь директиву, предписывающую кипятить любую вещь, прежде чем передавать ее другому.
— Еще ничего не известно. Тогда зачем переживать заранее?
— И как мы позволим себе снимать квартиру?
— У нас есть кое-какие сбережения.
— Но их явно недостаточно.
— Будут бить, будем плакать. Давай отложим все на потом, когда снова воссоединимся…
— Извини. Думаю, мне просто… взгрустнулось. Такое чувство, будто все кончено, а у меня даже не было возможности попрощаться.
— Еще далеко не все кончено. Мы ведь в порядке, да? Послушай, может, именно эта ситуация заставит нас принять решение, — сказал Сэм и, увидев мое скептическое лицо, добавил: — Лу, все меняется. Может, пришла пора и нам с тобой поменяться.
Если верить моей сестре, то в том, что касается прокрастинации, нам с Сэмом не было равных. Мы все откладывали на потом. Время от времени мы обсуждали возможность возвращения в Соединенное Королевство. Мы скучали по нашим семьям, и Сэм хотел жить в собственном доме, а не в крошечной квартирке, за которую с нас драли втридорога. Но мы не могли принять окончательного решения о переезде. Мы говорили о том, чтобы обзавестись детишками. Когда я смотрела на Эдди, вынашивающую Лилу, то сразу впадала в задумчивость. Да и вообще, как любил выражаться папа — на мой взгляд, слишком часто, — я не становлюсь моложе. Мы с мамой и папой наблюдали за детишками на экране, снующими туда-сюда за спиной Трины и Эдди, и мама со слезами на глазах говорила, что все пропустила и не видела, как они росли, а я с горечью думала, что с каждым новым месяцем без Сэма у меня остается все меньше шансов. Мы непременно это обсудим, уверяли мы друг друга, когда я вернусь в Нью-Йорк. Или когда Сэм будет не таким уставшим после дежурства. Мы обязательно найдем свободное время, и уж тогда сядем и все спокойно решим. Но как ни крути, это был разговор, который потенциально мог все изменить. Нужно было решить, где мы будем жить, станем ли узаконивать наши отношения, что делать с моим бизнесом, но ни один из нас не чувствовал себя готовым — или достаточно взрослым, — чтобы поднимать неприятную тему.
Честно говоря, сейчас, вдали от Сэма, я и сама толком не знала, чего хочу.
— Когда я вернусь… — сказала я.
— Конечно, мы можем поговорить прямо сейчас, но…
— Ты слишком устал. Сейчас не самое подходящее время.
Он понуро кивнул, и у меня сразу возникло желание прижать его к себе.
— Я скучаю по тебе.
— А я скучаю по тебе еще больше.
— Такого не может быть по определению.
Он улыбнулся, и у меня словно камень упал с души — как всегда, когда Сэм мне улыбался. Но тут он вышел из Skype, и я обнаружила, что на глаза внезапно навернулись слезы.
Я томилась в очереди перед супермаркетом и неожиданно увидела его. Мы все топтались, естественно в масках, на обозначенной лентой разметке, на расстоянии двух метров друг от друга, медленно передвигаясь на следующую линию и злобно зыркая на каждого, кто посмел сделать лишний шаг, как вдруг я почувствовала нечто знакомое в мужчине, стоявшем через два человека позади меня. Мужчина, с заметным брюшком, свешивающимся на спортивные штаны, устало облокотился на трехместную коляску с тремя визгливыми малышами, которые с ревом замахивались друг на друга полупустыми бутылочками с молоком.
Пока я щурилась, мужчина спустил маску.
— Патрик! — воскликнула я, во все глаза уставившись на него.
— Лу! — обрадовался он.
Разделявшие нас люди попятились, словно наш разговор мог спровоцировать распространение микробов.
— Ты… выглядишь… просто нет слов! Это… твои?
Он изобразил счастливую улыбку:
— Ага! Все трое! Это… так здорово быть отцом. Просто… здорово. Мое самое большое достижение. Жена попросила дать ей малость передохнуть, поэтому я и взял их с собой.
— Мне казалось, в супермаркет не пускают с детьми.
— Ой, я оставлю их снаружи. Их никто не возьмет. — Он задумчиво оглядел малышей и повторил, скорее уже для себя: — Да. Никто не возьмет.
— Потрясающе! А как твои предки?
— В порядке, — ответил он и потер глаза. — Все в полном порядке. Жизнь прекрасна. Я хочу сказать, у меня сейчас особо нет времени тренироваться, поэтому я немного не в форме, но… мы с тобой не первый год знакомы. Очень скоро я снова займусь старым добрым триатлоном.
— Не сомневаюсь.
Я дипломатично отвела взгляд от его живота. Мы еще минуту постояли, вежливо улыбаясь. Мужчина и женщина, которые некогда были привязаны друг к другу, а теперь не могли толком понять, что могло их связывать.
— Итак… ты по-прежнему живешь в Нью-Йорке?
— Да. Я здесь, пока не закончится карантин, а потом…
— Улетишь обратно…
— Ага.
— Ага. Странные времена… странные времена.
Не то чтобы он не был похож на Патрика. Скорее, он был похож на человека, который съел Патрика. Я пыталась приспособиться к новой версии своего бывшего жениха, и тут он прервал мои размышления:
— Жаль мистера Трейнора. — Поймав мой удивленный взгляд, Патрик добавил: — Неужели ты ничего не слышала? Он умер. В прошлый уик-энд.
Мир остановился.
— Что ты сказал?
— Мистер Трейнор. — (У меня зазвенело в ушах и что-то случилось со слухом.) — Ну, ты знаешь, папа Уилла. — (Я продолжала тупо смотреть на Патрика.) — Об этом писали в газете. Коронавирус. В разделе новостей и в некрологах на последней полосе. В последнем номере «Стортфолд рекордер».
— Но у него же ребенок…
— Ребенку уже шесть лет. Я знаю. Действительно очень печально. Но он был старым. И в любом случае нужно было лучше соблюдать меры предосторожности.
Тогда я повернулась и пошла прочь, недослушав Патрика. Вообще-то, я и сама толком не знала, куда иду. Я чувствовала тошноту и головокружение. И не могла больше стоять в этой очереди. Патрик вроде бы крикнул мне вслед: «Было здорово увидеть тебя снова!» — однако я уже шла по парковке, ни на что не обращая внимания.
Мистер Трейнор был первым из числа моих знакомых, кто действительно умер от нового вируса. Вплоть до этой минуты вирус был некой абстракцией, призрачным монстром на горизонте. Но мистер Трейнор? Я вспомнила, как он был мил со мной, когда я еще только начала работать в их доме. Как деликатно и нежно он относился к Уиллу. Мне вдруг стало безумно жаль миссис Трейнор, хотя они уже давно развелись. Я подумала о Лили. В этом году мы с ней практически не общались, и теперь меня мучила совесть. Исчезло одно из последних связующих звеньев с ее отцом.
И это было реально.
Все изменилось.
В тот вечер я три раза пыталась дозвониться до Сэма, но он не отвечал, и теперь я с трудом боролась с охватившей меня паникой. Потом я наполнила ванну и поплакала, пока шумела вода, чтобы не слышали родители. Внезапно я почувствовала себя полностью опустошенной, словно все хорошее, что было в моей жизни, все, что я воспринимала как данность, лопалось на глазах, точно мыльные пузыри. Я ушла с головой под воду и впервые за все это время спросила себя, будет ли когда-нибудь моя жизнь — жизнь остальных людей — снова такой, как прежде.
Меня словно накрыло черной пеленой, которую невозможно стряхнуть. И я перестала слушать выпуски новостей со сводками о распространении вируса, поскольку была не в силах справиться с чужим горем. Я спряталась в своей комнате, свернувшись калачиком с Дином Мартином в ногах, и бесконечно задавала себе вопрос: нельзя ли просто лечь в кровать и заснуть — спать до тех пор, пока эпидемия не кончится? Приходили электронные письма, касающиеся моей работы, но у меня не было сил на них отвечать. Я думала о том, что мне не суждено больше быть в Магазине винтажной одежды с девчонками, разглядывать отделочную строчку на комбинезоне бренда Оззи Кларка или перешивать афганские дубленки образца семидесятых, которые воняли так, будто афганки носили их, не снимая, чуть ли не с 1970 года. Я оплакивала свою сказочную жизнь. Все рухнуло. Все пошло прахом.
Мама, пыхтя и отдуваясь, протопала мимо моей комнаты, и я сварливо поинтересовалась, почему в этом доме все вечно в курсе твоих дел. Я перестала просматривать социальные сети, поскольку там были исключительно вопли отчаяния или рецепты дрожжевого хлеба. Трина прислала несколько сообщений, где говорилось, что мама волнуется за меня. Мама принесла мне чай и попросила позвонить Трине, которая волнуется за меня. Папа постучался в мою дверь узнать, не осталось ли еще шоколадного печенья.
— Не люблю ходить в супермаркет. У меня от него мурашки по всему телу.
Сэм прислал два сообщения.
Прости. У нас все очень плохо. Свяжусь, когда смогу. Люблю тебя. xx
Я прокручивала на телефоне фотографии Сэма, наши фотографии из другой жизни. Мне было страшно, что я начну забывать, как он выглядит. В самые черные минуты я спрашивала себя, увижу ли когда-нибудь его снова. А что, если он подхватит вирус и умрет там, вдали от всех, в окружении лиц в масках и защитных экранов? Ведь он был одним из тех, кто в первую очередь думал о безопасности других и только потом о себе. Одним из тех, кто отдаст свою маску другому, будет тащить на себе инфицированного, если есть хоть малейший шанс на спасение. Лучше бы я не читала историй о здоровых людях, которые подхватили вирус и сгорели буквально за считаные дни. От этой мысли меня начинало подташнивать, я подтягивала коленки к груди и крепко зажмуривалась. А потом снова проваливалась в сон.
И вот в один из этих странных, бессмысленных дней в мою комнату вошла мама со стопкой чистого белья в руках и, свалив белье на комод, решительно заявила:
— Давай! Пора вставать.
Натянув на голову пуховое одеяло, я пробурчала:
— Не могу. Я плохо себя чувствую.
— Нет. У тебя просто плохое настроение. А это большая разница.
— Я слишком устала.
— Вставай! Сейчас вечер четверга. Время «Аплодисментов».
— Господи боже мой! Мама, мне, в сущности, до лампочки, что скажут соседи. — Родители уже начали реально меня раздражать.
Мама раздвинула занавески и нахмурилась, глядя на коллекцию грязных кружек на прикроватном столике.
— Дело не в соседях. А в том, что мы должны выразить поддержку врачам, которые ежедневно совершают подвиг. И парамедикам вроде твоего Сэма. Ведь от нас вообще ничего не требуется. Разве что сидеть на заднице ровно. Давай поднимайся!
— Не могу… — Я начала плакать. — Моему бизнесу конец. Девочки не могут заплатить за аренду, и нас выставляют вон. Все кончено, мама. Абсолютно все.
Мама стояла в ногах кровати, терпеливо ожидая, когда я перестану рыдать. Но мне было не остановиться. Я сама не понимала, что на меня нашло.
— Мне очень жаль, дорогая. Это, конечно, очень тяжело. Я понимаю, что значил для тебя твой бизнес. Новый вирус заставляет страдать очень многих. — Мама взяла меня за руку, и я благодарно сжала ее ладонь, но, когда в очередной раз шмыгнула носом, мама стянула с меня одеяло и бросила на пол. — А теперь вставай. Подкрась губы, нарумянь щеки и причешись. Ты похожа на дождливый уик-энд в Халле.
Когда мне удалось выйти на улицу, было без одной минуты восемь. Я растерянно заморгала от непривычно яркого света. Мама встала у переднего крыльца, мы с папой сонно хлопали за ее спиной. Мама стучала кухонной лопаткой по медной кастрюле, которую ради такого случая специально надраила — «Я не допущу, чтобы Кэрол говорила, будто я не умею обращаться с металлической губкой для посуды», — а недовольный стоящим вокруг шумом Дин Мартин, как всегда по четвергам, заливался лаем.
Неожиданно эта акция показалась мне самым бессмысленным из всех действий. Ведь людей в первую очередь волнует лишь возможность выпендриться в социальных сетях. Прислушиваясь к приветственным крикам, барабанной дроби, трубным звукам рожков и завыванию волынки миссис Фицуильям, явно надеявшейся стать звездой YouTube, я украдкой поглядывала на часы — проверить, сколько мне еще здесь торчать.
А потом я заметила детей.
Я совсем забыла, что на нашей улице вообще есть дети. Сейчас никто не играл на свежем воздухе. Самокаты не проносились мимо нашей двери, футбольные мячи не залетали в наш крошечный садик. Короче, уже многие недели никто не играл на улице.
В садике перед домом напротив стояли двое детишек. Бледные и измученные, они с тревогой смотрели на родителей. Детишки казались даже более печальными, чем я.
Мама проследила направление моего взгляда:
— Бедные ягнятки. Им, наверное, ужасно надоело сидеть взаперти. Ведь у всех нас садики размером с почтовую марку. Впрочем, у малышей, которые живут в квартирах, нет и того.
Их лица стояли у меня перед глазами даже тогда, когда мы закрыли входную дверь. В тот вечер я сидела на диване, зажатая между папой и мамой, смотрела, как семьи из реалити-шоу «Телевизор» наблюдают по телевизору за другими людьми, и думала о том, каково это для семилетних ребятишек находиться в четырех стенах двадцать три часа в сутки. И так месяцами. В детстве мы бродили по улицам или катались на велосипедах. Шайка оторв, мы подначивали друг друга сунуть руку в куст с осиным гнездом или спрыгнуть с крыши гаража. Больше всего из тех лет мне запомнилась наша свобода. И никакого тебе аморфного монстра, который держит тебя взаперти, точно заключенного, угрожая убить бабушку и дедушку, если ты попытаешься их обнять. В ту ночь я не сомкнула глаз. В четверть второго, надев халат, я прошла к гаражу. На улице было так тихо, что можно было услышать, как на ветках деревьев шебаршатся птицы. Я с трудом подняла скрипучую дверь гаража, включила флуоресцентную лампу и задумчиво уставилась на шесть огромных коробок с никому не нужной винтажной одеждой.
На следующий день я присоединилась к группе нашей улицы в WhatsApp. Группу организовали для доставки продуктов самым беспомощным жителям, но теперь там в основном были жалобы на парковки, шум или разоблачения в духе «Штази», кто с кем встречался на их заднем дворе.
Сообщите мне имя ваше любимого киногероя или книжного персонажа, а также сколько вам лет, и я сошью вам костюм для следующей акции поддержки НСЗ. Совершенно бесплатно.
Луиза Кларк,
Ренфру-роуд, 17.
(Агентство «Пчелиные коленки»)
Ни одного отклика за весь день. Наверное, люди решили, что это какая-то ловушка или что я слегка с приветом. Но вот в шесть вечера мой телефон звякнул. Пришло сообщение по WhatsApp.
Если это дама из дома напротив, то мне бы хотелось быть принцессой Эльзой из «Холодного сердца». Мне восемь лет. А моему брату нравятся книжки «Где Уолли?». Ему пять лет. Мишель Родман. Дом 14.
— Мама, ты знаешь Мишель Родман?
— Ну да. Славная девчушка. Чудесные рыжие волосы.
— Она хочет быть принцессой. Я собираюсь сшить ей наряд.
— Как мило. — Мама на секунду нахмурилась. — Я только хочу сказать… Уж больно она любит покушать. Ты ведь не захочешь, чтобы костюм оказался… слегка маловат.
— Все поняла.
Я перешла через дорогу к садику дома номер 14 и попросила маму Мишель Родман передать Мишель, что она должна подойти к окну, чтобы я могла прикинуть на глаз ее размеры. Девочка, застенчиво улыбнувшись, встала у окна, ее брат, подпрыгнув, показал мне язык. Я одобрительно подняла большие пальцы и пошла назад.
На все про все у меня ушла вся середина дня. Порывшись в двух коробках с одеждой, я выбрала бледно-голубой халат из сатинета, на который накинула блестящий кружевной тюль. Подобрать наряд для героя «Где Уолли?» оказалось немного сложнее, но я приспособила полосатую футболку, заколов ее по бокам булавками. Помпон я соорудила из кусочка картона и мотка шерсти, после чего пришила помпон к старой шерстяной шапке Тома. Я показала плод своих трудов маме, и она одобрительно захлопала в ладоши:
— Ой, им точно понравится! Луиза, ты реально творишь чудеса с ниткой и иголкой.
Но что самое важное, остаток дня прошел легко и незаметно. Я с головой ушла в работу, и у меня буквально не осталось времени переживать за свое будущее. В ту ночь я спала целых десять с половиной часов.
Пожалуйста, а можно мне тоже получить костюм? Мне девять лет, и я хотел бы стать лордом Волан-де-Мортом.
Ну, это было совсем просто. Я нашла пижаму грязного темно-зеленого цвета, переделала кайму и пришила воротничок. C лицом дело обстояло чуть-чуть сложнее, но я решила, пусть родители сами думают, как убрать нос. Ну а потом заказы посыпались на меня точно из рога изобилия. Итак, у меня были Пеппи Длинныйчулок, Ру Пол, Русалочка (волосы я смастерила из оранжевой шерсти, которую пришила к ободку для волос) и Лира из сериала «Темные начала». Возможность чем-то заняться в дневное время окрыляла. Было приятно просыпаться, зная, что меня ждут дела, а в конце дня ощущать, что я чего-то добилась. Мама вытащила свою швейную машинку и включилась в работу: связала шарф для Гарри Поттера и нашла старые колготки для Бэтмена. Она даже откопала в ящике комода старую дедушкину ночную рубашку, чтобы сделать костюм Крошки Вилли Винки.
Мы замерли перед открытым ящиком, задумчиво глядя на мягкую ткань в ее руках.
— Я рада, что он не дожил до всего этого, — аккуратно складывая рубашку, сказала мама.
— Да. Я тоже.
Я порывисто обняла ее, и меня внезапно пронзила мысль, что мы уже отвыкли находиться в столь тесном контакте с другим человеческим существом.
В четверг утром мы с мамой прошлись вдоль всей Ренфру-роуд. Оставив возле домов пакеты с костюмами, мы стучали в двери известить об этом хозяев. А потом принялись ждать.
Без пяти минут восемь мама выбрала свою лучшую сковородку и худшую деревянную ложку — «Я вечно их ломаю», — и мы вышли на крыльцо. Папа отсалютовал банкой пива соседям, живущим через дорогу. Мы пробормотали приветствия, вполголоса прокомментировав, кто из соседей прибавил в весе, а кто выбрал неудачную стрижку. Сид, утверждавший, будто некогда играл на бас-гитаре в австралийской рок-группе AC/DC, поднял свою гитару, однако, когда соседи в один голос закричали: «Не-е-ет, Сид!» — ретировался в дом. Заставлять людей на фоне пандемии выслушивать еще и очередную интерпретацию «Smoke on the Water» — это уже явный перебор.
— Они их не надели, — оглядевшись по сторонам, грустно вздохнула я.
— Милая, еще не все собрались, — ответил папа. — Может, они еще пьют чай.
— В восемь часов вечера?! Мы же не какие-то там иностранцы, — резонно заметила мама.
И тут, когда улицу огласили первые приветственные крики, появился Волан-де-Морт. Его родители натянули ему на голову светлый чулок, чтобы смазать черты лица, которое, должна признать, выглядело жутковато. Мы помахали Волан-де-Морту и яростно захлопали в ладоши. А потом из-за спины родителей вышла Лира с плюшевой выдрой на плече. Встав у садовых калиток, дети выкрикивали имена своих героев и демонстрировали костюмы. Соседи радостно перекрикивались, перекрывая своими голосами звон сковородок и кружек. Пеппи Длинныйчулок. Уолли. Медвежонок Паддингтон.
— А это еще что такое?
— Маскарад. Чтобы немного подбодрить детишек.
— Славная принцесса Анна.
— Это Эльза.
— Вздор! — пробурчал папа. — Даже я способен отличить Анну от Эльзы.
Дети, которые поначалу проигнорировали мое предложение, начали что-то горячо шептать своим родителям. Кое-кто, посмотрев в мою сторону, показал на меня пальцем. Мама Пеппи подошла к нашей калитке, остановившись в положенных двух метрах от нас:
— Она в полном восторге. Собирается лечь спать в костюме. Спасибо большое. Это здорово подняло ей настроение.
Девочка застенчиво потупилась.
— Всегда пожалуйста, — ответила я. — Выглядишь обалденно.
Пеппи бросилась было обнимать меня, но ее мама поспешно оттащила дочь, и мы замялись, смущенно улыбаясь друг другу. Поведенческие навыки, выработанные за время пандемии.
Вечером я все рассказала Сэму. Мне хотелось поделиться с ним чем-нибудь хорошим. Он вызвал меня по Skype сразу после смены. Я смотрела на его поникшие плечи и на доску для заметок на стене, где были приколоты номерки к дантисту, к которому нам теперь не суждено попасть, билеты на отмененный концерт в Центральном парке и наши совместные фотографии. Внезапно меня пронзило такое острое желание быть сейчас с Сэмом, что я с трудом подавила порыв начать скрести ногтями экран лэптопа, чтобы пробиться домой, в Нью-Йорк.
— Звучит здорово. — Сэм улыбнулся; вокруг глаз у него виднелись красные круги, а на лице — вмятины от маски.
— На следующей неделе я собираюсь принарядить взрослых.
— Только не перетрудись. Вид у тебя… уставший, — сказал Сэм.
— Я прекрасно себя чувствую.
— И это говорит женщина, которая заснула вчера вечером прямо посреди нашего разговора!
Ну да, вчера я проснулась, с удивлением обнаружив, что моя голова лежит на столе, а на экране лишь стена нашей нью-йоркской квартиры. Сэм приложил к экрану своего компьютера записку:
Ушел на работу. Люблю. xxx
— Как сегодня прошел день?
Сэм на секунду опустил глаза, затем покачал головой:
— Не слишком здорово.
Мы сидели в тягостном молчании, размышляя о нашем переполненном болью мире, который скрывался за этими тремя словами.
— Береги себя, пожалуйста.
— Непременно. — Сэм вымученно улыбнулся. — Я так и делаю. А мне даже приятно думать, как ты оденешь в свои наряды всю вашу улицу. Значит, есть еще другая жизнь, помимо коронавируса.
— Ну, к тому же я смогу найти применение купленным на аукционе шмоткам. Не пропадать же добру? — Я надеялась, что он не услышит жалобных ноток в моем голосе.
Я не стала говорить Сэму, что сейчас только шитье на швейной машинке помогает мне хоть как-то держаться. И что когда я переставала шить, то или плакала от усталости, или боролась с липким страхом, с подкатывающей к горлу тошнотой. «Просто продолжай смотреть себе под ноги», — сказала я себе и, прежде чем выключить лэптоп, послала Сэму ослепительную ободряющую улыбку.
Мы с мамой, порывшись в коробках в гараже, извлекли все модели 1940-х и 1950-х годов. Первоначально мы планировали предложить нашим соседям наряды, созданные в честь Дня победы в Европе, но большинство костюмов и платьев оказались слегка тесноваты для современных талий.
— Мы можем сделать здесь пару вставок. — Мама показала твидовый костюм. — Отпори пуговицы и расширь.
— Сомневаюсь, что швы выдержат. А что еще можно сделать?
— Не уверена, что вся эта штука с книжными героями подойдет для взрослых, — сказала мама во время Zoom-общения с Триной тем вечером. — Но нам ведь не нужны «Шлюшки и викарии». Или Дикий Запад. Или как там еще люди любят наряжаться. Короче, обычная порнография. Ну разве не порнография?
— А что собирается надеть папа? — спросила Трина.
— Папа не станет ничего такого надевать. Мне еле-еле удалось уговорить его постоять на пороге дома во время акции.
Трина, как обычно, приняла умный вид, о котором папа говорит, что она выглядит так, будто ей никак не разродиться.
— Вы же аплодируете героям из Национальной службы здравоохранения, так? Тогда пусть и оденутся, как современные герои.
На этот раз ответы на мое предложение хлынули такой лавиной, что мы с мамой с трудом справлялись. У нас были две Малалы, один Кенни Далглиш, один Черчилль и Дэвид Боуи. А еще один Стирлинг Мосс и один Принц, а Грег Аббот из дома номер 43 прислал нам фото в одних штанах, а затем — извинение со словами, что фото предназначалось для «Весонаблюдателей».
— Ага, «Весонаблюдатели». Черта с два! — сказал папа.
Сейчас все соседи, похоже, проявили интерес. Когда мама пошла в угловой магазин за молоком, ее остановили двое из дома через дорогу, чтобы проверить, правильно ли записаны размеры, ну и еще какие-то люди, которые хотели сообщить об аксессуарах, завалявшихся на чердаке или в недрах платяного шкафа. Девушка по имени Мелани, учившаяся в художественном колледже, спросила нашу группу в WhatsApp, не желает ли кто-нибудь сфотографироваться во время акции. Фотографии можно будет потом повесить в мэрии как свидетельство самого странного периода нашей жизни. Мне пришлось вступить в переговоры кое с кем из соседей, чьи пожелания я не могла удовлетворить. («У меня нет бальных платьев восемнадцатого века. И нет, я не знаю, как сделать из вас Брэда Питта».) И все же на нашей улице в преддверии четверга в воздухе определенно повеяло надеждой. Мы с мамой работали от зари до зари: распарывали, снова сшивали и даже перекрашивали. У мамы едва хватало сил сказать: «Правильно! Правильно!» — в ответ на папино обычное обращение к телевизору: «Ой, да закрой наконец свой поганый рот, трепло несчастное!»
Закончили мы в четверг, ближе к вечеру. Мы сидели за кухонным столом, заваленным обрезками ткани и сломанными молниями. Остатки того, что некогда было моей бесценной коллекцией одежды, лежали у наших ног, и, когда мама перевязала ленточкой последний пакет, мы со вздохом облегчения откинулись на спинку стула.
— Как думаешь, им понравится?
— Прямо сейчас, Луиза, мне глубоко наплевать. Мы сделали, что обещали. — Мама убрала волосы со лба и посмотрела на часы. — А где твой отец? Я полчаса назад просила его приготовить нам по кружечке чая.
Я закрыла глаза, но сразу поняла, что если просижу так хотя бы секунду, то банально просплю восьмичасовую акцию. Я еще никогда в жизни не чувствовала себя такой уставшей. Открыв глаза, я поймала на себе мамин пристальный взгляд.
— Ты только посмотри на себя! Во сколько ты закончила шить вчера ночью?
— Примерно без четверти два.
— Какие-то симптомы? Ты ведь знаешь, усталость — один из симптомов…
— Мама, я просто слишком поздно легла.
В ответ она лишь покачала головой.
— Бернард? — Мама встала и заглянула в соседнюю комнату. — Бернард? Нет, еще немного, и у меня лопнет терпение.
— Все нормально, мама. Я приготовлю нам чай.
Однако мамины щеки непривычно раскраснелись.
— Нет, Лу. Это ненормально. Он только сидит сиднем день за днем, жалуясь, какой он бедный-несчастный, но палец о палец не ударит, чтобы нам помочь. Думаешь, я не подавлена? Думаешь, мне не хочется немного всплакнуть, когда я встаю по утрам или лежу ночью без сна, тревожась за наше будущее? Ты даже не представляешь, как я скучаю по занятиям в колледже. Скучаю по поездкам в Лондон. Скучаю по внукам, буквально до боли. Но ведь кто-то должен следить за тем, чтобы все шло своим чередом. Кто-то должен стряпать еду, поддерживать порядок в доме и скрепя сердце уверять своих малышек, что все образуется. Ведь кто-то должен попытаться… хотя бы попытаться… Я просто… Иногда твой папа заставляет меня чувствовать себя жутко одинокой. Вот и все. Но в любом случае я рада, что ты здесь. Потому что, откровенно говоря, даже и не знаю, как бы я справилась без тебя. — Мама громко высморкалась, а когда я осторожно поднялась, чтобы поставить чайник, судорожно вздохнула. — Прости.
— Мама, тебе не за что просить прощения.
— Что-то я совсем расклеилась. Не стоило грузить тебя своим нытьем. Думаешь, я не знаю, как сильно ты скучаешь по Сэму? Прекрасно знаю. Ужасно тяжело быть в разлуке с любимым. И по-моему, ты очень мужественно пережила потерю бизнеса и вообще... — Мама кивнула. — Да-да, очень мужественно. Я просто хочу, чтобы ты знала.
Мы с мамой не самые большие любители обниматься. Но я могу смело сказать, что на свете нет ничего приятнее материнских объятий.
Мама приготовила для папы дуршлаг и латунную ложку для салата, обладавшую превосходными акустическими характеристиками. Однако, когда настало время для акции, папа так и не появился.
— Очень характерно для него выбрать самое неподходящее время, чтобы наконец пойти погулять, — пробормотала мама, надевая передник с надписью: «Я ЛЮБЛЮ НСЗ». — А я даже не могу заставить его прогуляться со мной в парке!
Мама все еще злилась на папу за то, что он забыл приготовить нам чай. Она могла дуться целую вечность. Я протерла лицо салфеткой. У меня не было времени привести себя в порядок. На самом деле мы с мамой совсем упустили из виду, что нам нужно подобрать наряд и себе тоже. Но я все-таки надела жакет «Шанель» — сокровище, спрятанное в недрах моих шести коробок с аукционной одеждой, — в сочетании с темно-синими кюлотами и парой белых туфель в стиле Мэри-Джейн. В конце концов, какой смысл беречь все это до лучших времен? А что, если лучшие времена теперь никогда не наступят?
Мама причесалась и слегка надушилась — так, чтобы никто, кроме меня, не почувствовал запах, — после чего встала у калитки, в переднике с НСЗ и со второй своей лучшей деревянной ложкой, прижатой ко дну сковородки, словно ударник в ожидании момента, когда дирижер опустит руки.
— А вот и они, Лу! Ты только погляди!
Мы смотрели, как соседи один за другим выходят из дома. Сперва все немного смущались, но, обнаружив, что они не одни такие, начали хохотать и махать друг другу рукой. Там был Ганди, завернутый в мамину старую простыню для гостей. Был Принц — Лайла из дома 120, — с волосами, зачесанными наверх а-ля Помпадур, в фиолетовом комбинезоне образца 1970-х годов, к которому я пришила эполеты. Я поймала себя на том, что улыбаюсь буквально каждому новому лицу и аплодирую их самодельным аксессуарам: картонной гитаре или экстравагантному парику. Сколько усилий! Сколько удовольствия от рассматривания чужих нарядов и объяснения, почему был выбран тот или иной образ! И пока мы яростно били в ладоши, и радостно улюлюкали, и гремели сковородками, перекрывая вечерний звон церковного колокола, я наслаждалась радостью на лицах людей и весельем местной ребятни, со смехом высыпавшей на улицу, чтобы получше разглядеть, кто как одет. Мелани, студентка художественного колледжа, стремительно передвигаясь по тротуару, фотографировала каждого по отдельности и собирала обитателей одного дома в группы, чтобы было видно, кого они взяли себе за образец. А Сид начал играть на гитаре «We Could Be Heroes», но на сей раз никто не жаловался.
— Лу, мы сделали это! — просияла мама. — Посмотри, какие все кругом радостные! Нет, ты только погляди! Ой, я сейчас точно заплачу!
Это действительно сработало. Я почувствовала, как привычное внутреннее напряжение начинает меня отпускать. Да-да, я больше не жалела о пропавшей коллекции одежды, а наоборот, неожиданно почувствовала гордость за то, что на какой-то момент жители целой улицы нашли повод для радости и единения. Я пыталась запечатлеть в памяти этот момент, но неожиданно увидела, как соседи на противоположной стороне улицы начали перешептываться, и услышала взрыв гомерического хохота. Почувствовав чью-то руку у себя на плече, я резко повернулась. Рядом со мной стоял папа… в розовой балетной пачке, в джинсовой куртке… и в полосатых — пчелиных — колготках.
— Папа?..
Мама изумленно оглядела его с головы до ног:
— Бернард? Какого…
— Лу, уж не знаю, у кого ты этому научилась: умению дарить счастье людям. Но ты, Лу, настоящая волшебница, и я тобой страшно горжусь. Вот я и подумал, что мне, может, стоит одеться так… как ты. Ты моя героиня. — Папа взял меня за подбородок и погладил по щеке.
— О Бернард! — Мамино лицо расплылось от удовольствия.
Она порывисто обняла папу, и они на секунду замерли, не размыкая объятий.
— Тебе даже и не представить, с каким трудом я втиснулся в эти колготки. Не понимаю, как вы, женщины, это делаете.
Мама залилась счастливым смехом и поцеловала папу.
— Ну как, я тебе хоть капельку нравлюсь в таком прикиде? — спросил папа, когда она наконец его отпустила.
— Господи Исусе, ни капельки! Ума не приложу, как мне теперь удастся выкинуть этот твой новый образ из головы! Но я действительно тебя люблю, старый дурак.
Я оглянулась и обнаружила, что соседи смотрят не на папу, а на меня. Мелани, подняв камеру, присела на корточки перед нашей калиткой, и соседи, повернувшись в мою сторону, начали аплодировать. Черчилль, Малала, Стирлинг Мосс и другие дарили мне счастливые улыбки. Я смущенно покачала головой. Глядя в объектив направленной на меня камеры, я хотела сказать, что это как-то неправильно, что мы все собрались здесь в первую очередь для поддержки НСЗ. Ведь сейчас именно медики — настоящие герои, и переключать внимание с них на кого-то другого…
Внезапно тротуар стал уходить из-под ног…
А потом вокруг все почернело.
«Ей нужно сделать тест».
Голос моей мамы: «Боже мой! Вы думаете, она подхватила вирус?»
«Мы сейчас сделаем тест, а потом еще из носоглотки».
«Дайте ей кислород. Мэм, не могли бы вы отойти в сторону?»
— Что случилось? — приняв сидячее положение, спросила я.
Я лежала на полу нашей гостиной. Два парамедика, сидевших рядом со мной на корточках, уставились на меня поверх масок. Женщина-парамедик держала мое запястье и смотрела на часы, а когда я зашевелилась, второй парамедик осторожно надел мне на лицо кислородную маску. Мама, бледная от страха, стояла на безопасном расстоянии. Папа, в пчелиных колготках и розовой пачке, застыл на пороге. Впрочем, парамедиков его вид нимало не обескуражил. Возможно, в столь странные времена это было не самой необычной вещью из всех, с которыми им приходилось сталкиваться в течение дня.
— Ты упала в обморок.
— Неужели?
— Господи, ты весишь целую тонну! — сказал папа. — Пришлось тащить тебя в дом на себе. Тебе явно стоит поменьше есть.
— Как вы себя чувствуете? — спросил один из парамедиков.
— Не слишком хорошо. — Я посмотрела на маму. — Если честно, я уже давно неважно себя чувствую.
Мама подалась ко мне, но, вовремя спохватившись, обняла себя за талию, чтобы обуздать порыв броситься ко мне.
— Я понимаю, ты явно перетрудилась. А что, обморок — это один из симптомов? Луиза, ты чувствуешь запахи? Может, принести немного лука? Проверить, унюхает ли она запах? Господи, а вы измерили ей температуру?!
Я снова рухнула на пол, и тогда парамедики попросили моих родителей выйти из комнаты.
Два часа спустя я сидела в пижаме на кровати и общалась с Сэмом по Skype. На прикроватном столике стояли кружка чая и тарелка с сэндвичем, чтобы подкрепить силы. Снизу доносилось негромкое бормотание телевизора, и впервые за все это время звук телевизора не напоминал мне, что даже в собственной комнате я не могу чувствовать себя в одиночестве, а наоборот, подействовал скорее успокаивающе.
— Ну как, с тобой все в порядке?
— Все отлично. Просто слегка переработала, когда шила наряды.
— Но твоя мама сказала, приезжала «скорая».
— Да, приезжала.
— Тебе сделали тест?
— Да.
— И?.. Лу?
Я немного поправила экран:
— Ну, тест положительный. Поэтому ты должен знать, что я не собираюсь возвращаться домой одна.
Сэм со вздохом покачал головой:
— Боже мой! Лу… Я не смогу позаботиться о тебе. В общем, я хочу сказать, что никто не разрешит тебе лететь, пока у тебя не упадет температура. Но боюсь, мне не пережить приезд твоих родителей на фоне эпидемии. Прости. Квартира слишком маленькая. И что, если они от тебя заразятся и тоже заболеют?..
— Мои родители не собираются никуда ехать.
— Тогда кто…
— По правде говоря, нет никакой нужды покупать лишний билет. — (Сэм удивленно уставился на меня.) — По крайней мере, не сейчас. — (В разговоре повисла длинная пауза.) — Они сделали тест вовсе не на коронавирус. — (Сэм нахмурился.) — А потом я пошла в нашу круглосуточную аптеку и купила еще один тест. На самом деле целых три теста. Ну ладно, и еще один, четвертый. Просто чтобы быть уверенной.
— Так ты хочешь сказать… — (Я кивнула.) — Ты…
— Да, я чувствую себя прекрасно. Только немного глупо, что сразу не догадалась. Наверное, мозги были врастопырку и я не удосужилась собрать их в кучку.
Сэм пристально посмотрел на меня, а потом медленно опустил голову, прижав широкую ладонь к лицу. Я терпеливо ждала продолжения.
— Сэм? Сэм? — Я видела, что он весь дрожит.
Возможно, я выбрала не самое удачное время для подобной новости. Возможно, на фоне ужасных событий, в гуще которых он находился, для него это стало уже перебором.
— Сэм? Ты в порядке? Пожалуйста, посмотри на меня… Сэм?
Наконец Сэм поднял голову. В его глазах стояли слезы.
— Все нормально. Я просто… очень счастлив.
— Ты серьезно?
— Ребенок? Наш ребенок? Ты, случайно, меня не разыгрываешь?
Сэм вдруг сразу размяк. Его усталое лицо, милое и родное лицо, теперь светилось такой радостью, что я не выдержала и тоже заплакала. И мы, как два дурака, смеясь и плача, просто смотрели друг на друга. «Нет, только ты способна залететь во время чертовой пандемии, — сказал папа. — Если будет девочка, тебе придется назвать ее Ковидией». — «Не говори глупости», — одернула его мама. «Ну, тогда, может, Пандемией».
— Ой, Лу! Дорогая моя! Хорошая работа.
— Ну, возможно, ты тоже в этом немного поучаствовал.
— Спасибо. Разве что самую малость. — Сэм вытер мокрое от слез лицо. — Ребенок. У меня просто голова идет кругом.
— Ничего, у тебя есть шесть с половиной месяцев навести там порядок.
— Надеюсь, все идет нормально?
— Замечательно! Десять недель. Чуть-чуть подташнивает, но, сам понимаешь, сейчас люди постоянно ищут у себя странные симптомы.
— Десять недель. Хорошо… Хорошо. Ой, значит… Господи, как бы мне хотелось, чтобы ты была рядом! Тогда я точно задушил бы тебя в объятиях. Ты и…
— Эмбрион.
— Ага. Только нам придется придумать более подходящее имя.
Мы продолжали таращиться друг на друга, расцветая улыбками. Забыв обо всем, мы могли думать только о будущем. Я читала это по лицу Сэма. Мы двое и наш ребенок. Крошечный, пухленький Сэм в миниатюре. Глаза Сэма были переполнены любовью.
Тем временем мои родители, приятно взволнованные, сияя от удовольствия, отмечали радостное событие пивом. У них наконец-то появилось будущее, сулящее надежду на счастье.
— Но теперь нам придется принять кое-какие решения.
— Хорошие вещи действительно иногда случаются, Сэм Филдинг. — Я прижала ладонь к экрану. Он поднял руку и нашел мою ладонь. Наша встреча вдруг показалась мне не такой уж отдаленной перспективой. — Правда?
Он на секунду закрыл глаза и кивнул:
— Да, хорошие вещи случаются, Луиза Кларк. Действительно случаются.
Copyright © Jojo’s Mojo Ltd., 2020
Copyright © O.Э. Александрова, перевод, 2020
