Всегда накапливай знания
Алкогольный туман, которым окутан образ Ерофеева (неудивительно – в его книгах отчаянно пьют все, да и сам автор большую часть жизни употреблял алкоголь неудержимо), служит ему плохую службу: Ерофеева представляют как веселого алкоголика-балагура, несерьезного дилетанта, едва ли не блаженного. Венедикт с удовольствием носил эту маску, хотя на самом деле был одним из самых начитанных людей Советского Союза.
Сын репрессированного начальника железнодорожной станции, детство Ерофеев провел за Полярным кругом, в Мурманской области. Жизнь была тяжелой – его мать не могла прокормить детей, пришлось отправить Венедикта и его брата в детский дом, воспоминания о котором у будущего писателя остались самые мрачные. Учеба стала способом вырваться из заполярной беспросветности в большой мир, и Ерофеев использовал этот шанс – школу закончил с золотой медалью, без экзаменов поступил в МГУ.
Анархическая натура Ерофеева убила академическую карьеру в зародыше. Из МГУ его выгнали за непосещаемость на втором курсе. В дальнейшем он несколько раз перепоступал в вузы, но нигде толком не учился и каждый раз изгонялся с позором. Впрочем, Ерофеев и не нуждался в дипломе вуза: он всю жизнь занимался самообразованием, много читал, прекрасно разбирался во всех сферах гуманитарного знания от богословия до музыки.
«Мог месяцами просиживать в Исторической библиотеке, а восприимчивость у него была великолепная», – рассказывал о писателе его друг и однокурсник по МГУ Владимир Муравьев. Даже в 1980-е, когда Ерофеев уже очень плохо себя чувствовал, он решил выучить немецкий. «Быть круглым отличником на 45-м году жизни немножечко нелепо, но все-таки чуть лучше, чем быть в этом же возрасте забулдыгой, – писал сам Ерофеев по этому поводу. – Хорошо, что сохранилась четкость памяти, въедливость… и интерес ко всему земному и небесному, от Аристотеля до Фарабундо Марти».
Свобода – высшая ценность
Биографы Ерофеева Олег Лекманов, Михаил Свердлов и Илья Симановский называют его «свободным человеком, которому довелось жить в несвободное время в несвободной стране». Формулировка эта отлично характеризует автора «Москвы–Петушков»: его тотально отвращало советское ханжество, повторение заученных, но совершенно мертвых лозунгов о победе коммунизма, раболепии перед начальством. Можно сказать, что, отказываясь существовать «как все», Ерофеев и стал маргиналом. «Я остаюсь внизу и снизу плюю на всю вашу общественную лестницу. Да. На каждую ступеньку лестницы – по плевку» – это слова Венички, героя ерофеевской поэмы. Но и реальный Венедикт Ерофеев свято соблюдал этот принцип в жизни. Строить карьеру, встраиваться в советскую иерархию ему было неинтересно.
С другой стороны, дело было далеко не только в советской власти – Ерофеев существовал довольно хаотично и на бытовом уровне. Легко менял работы, точнее, подработки (успел потрудиться кабельщиком, грузчиком, разнорабочим, сторожем, лаборантом паразитологической экспедиции и т.д.), переезжал из города в город по всему Союзу, и даже паспорта у него не было годами – потерял по пьянке.
Личная жизнь тоже была сумбурной. Ерофеев долго разрывался между двумя своими пассиями, но в итоге женился на одной из них, Валентине Зимаковой. У них родился сын, Венедикт-младший. Но долго вместе супруги не прожили. Ерофеев пустился в бега, по-прежнему метался между Зимаковой и второй возлюбленной, Юлией Руновой (благодаря ей в том числе в тексте «Москвы – Петушков» особую роль играет буква «Ю»). В итоге снова женился – на Галине Носовой, но до последнего уходил в загулы и едва не развелся и с ней.
К творчеству Ерофеев подходил тоже свободно, предпочитал писать только когда пишется, и никогда не гнать строку, как бы от него этого ни ждали. Возможно, поэтому он написал относительно немного – кроме «Москвы–Петушков» остались пьеса «Вальпургиева ночь, или Шаги Командора», эссе о Василии Розанове, ранние «Записки сумасшедшего» и огромное количество разрозненных фрагментов из записных книжек. На вопрос Леонида Прудовского, почему в 1960-е, до «Москвы – Петушков» Ерофеев ничего не писал, тот ответил: «Я слишком жил: кино, бабье и эт цетера».
После ошеломляющего успеха «Петушков» сначала в самиздате, потом за рубежом, а затем и в легальной печати, изменилось мало – Ерофеев по-прежнему больше жил, чем писал. Ему так хотелось.
Сочетай несочетаемое
Даже если бы Венедикт Ерофеев не написал ничего, кроме своего opus magnum – «Москвы –Петушков», – он бы уже остался в истории русской литературы, настолько эта поэма в прозе непохожа на все предшествующие книги, и так много она в себя вобрала. Трагедии Пьера Корнеля, герои ближневосточных новостей Моше Даян и Абба Эбан, ангелы небесные, советские передовицы о борьбе хорошего с лучшим, Иван Тургенев, муки Христа – под пером Ерофеева тысячи аллюзий, явных и скрытых цитат объединяются в краткий, хлесткий, гомерически смешной и невыразимо печальный сюжет о том, как Веничка Ерофеев едет и никак не доедет из Москвы в Петушки.
В жизни автор поэмы так же элегантно и небрежно сочетал в себе абсолютные противоположности, как смешивал возвышенное и низменное в тексте «Москвы – Петушков». «Больше всего в людях мне нравится половинчатость и непоследовательность», – отмечал он в записных книжках и с удовольствием сам проявлял непоследовательность во всем. Интеллектуал, каких мало, – но при этом алкоголик, чьи приятели вечно сеяли вокруг себя хаос и нередко портили жизнь окружающим (некоторых его друзей сравнивали с «бесами» Достоевского – Ставрогиным и его свитой). Пьяница и гуляка, не человек, а перекати-поле – и в то же время всегда чистый, аккуратный, Ерофеев очень заботился о том, как выглядит и как одет. Всегда сдержанный, закрытый и отчужденный – но готов открыться тем, кого считал своими родственными душами. Вроде скептик и циник – но искренне сентиментален и готов переживать из-за ирано-иракской войны, освещенной в новостях, или плакать над чужими стихами. Ерофеев упорно избегал громких слов и категоричных суждений – в его душе находилось место всему.
Не бойся боли и печали
На протяжении всей жизни одной из главных черт противоречивой натуры Ерофеева и ключевым мотивом его творчества была неутешная тоска. Именно ее он глушил алкоголем, именно она давила на него, не позволяя творить так, как он мог бы. «Веня, несомненно, был гением и мог стать кем угодно, но всему мешало "неутешное горе", эта постоянная душевная боль», – говорила его знакомая Ольга Савенкова.
Природа тоски была многосложна: скорее всего, повлияли и давящая советская атмосфера, и тяжелое детство, и ранняя смерть отца, и общее ощущение бытия как несправедливого и полного страдания. Такая постоянная тоска задавала дистанцию между Ерофеевым и большинством его друзей. Сам он писал об этом ощущении: «Великолепное "все равно". Оно у людей моего пошиба почти постоянно (и потому смешна озабоченность всяким вздором). А у них это – только в самые высокие минуты, т.е. в минуты крайней скорби».
Чувствуя себя чуждым большинству проблем, занимавших всех вокруг него, поглощенный вселенской печалью – «неутешным горем», – Ерофеев ничему не придавал большого значения. Тоскуя, он проводил дни и годы своей жизни довольно бесцельно, в попытках заострить красоту отдельных моментов с помощью спиртного и шумных компаний. Насчет общего течения жизни у писателя иллюзий не было: любая жизнь заканчивается трагически.
Собственная судьба Ерофеева полностью подтвердила этот тезис: последние годы были очень тяжелыми. Начиная с 1980 года, он несколько раз лежал в больницах из-за белой горячки. В 1986-м у него диагностировали рак горла: после операции говорить Венедикт мог только через специальный голосовой аппарат, страшным металлическим голосом робота. У него не было иллюзий по поводу собственного состояния. В записных книжках Ерофеев называл себя «издыхающим». В конце концов рак горла его доконал – в мае 1990 года Венедикт Ерофеев скончался в палате Всесоюзного онкологического центра. По необъяснимому совпадению Веничка из «Москвы – Петушков», написанных на двадцать лет раньше, погиб именно от удара шилом в горло.
Люби жизнь
И все же, несмотря на постоянно одолевавшую его печаль, Венедикт Ерофеев умел жить и радоваться жизни во всех ее проявлениях. Наслаждался природой: любил собирать грибы, а когда жил со второй женой на даче, устроил собственный огородик, где выращивал петрушку. Нежно и очень вежливо относился к детям – никогда не сюсюкал, но разговаривал как с взрослыми людьми. С удовольствием дарил и получал подарки: друзья любили радовать его редкой книгой, необычным алкоголем или даже цветами. Невероятно ценил красивое слово: его записи пестрят каламбурами, удачными формулировками, пришедшими в голову или услышанными случайно. Даже постоянные его гулянки, как правило, были не просто способом напиться и забыться, а подобием греческих симпосиев, где участники пира делятся мудростью и ищут истину в искусстве. Любитель красоты во всем, даже на вопрос на одной из пьянок, зачем он направляется в Кунцево, Ерофеев отвечал ямбом: «Там, в Кунцево, бутылка есть вина. Туда я еду».
В жизни Венедикта Ерофеева было много горечи и тоски, но вряд ли он мог помыслить себе какую-то другую – и, по-своему, наслаждался ей. Одно из самых жизнеутверждающих мест в ерофеевской поэме гласит: «Человек смертен – таково мое мнение. Но уж если мы родились - ничего не поделаешь, надо немножко пожить... Жизнь прекрасна – таково мое мнение».
